На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка. 1914–1917 - [185]
Мы называли Россию крестьянской страной. Хвастались этим и делали вид, что не замечаем пробела в этом чрезвычайно важном для нашей государственности вопросе.
Мужик же всегда чувствовал себя мужиком, солдатом, но никогда гражданином.
Сколько раз история указывала на необходимость для благополучия России немедленного разрешения крестьянского вопроса. Никто с этим не спешил. Несмотря на грозные и неоднократные предупреждения в продолжение нескольких столетий, все откладывалось до каких-то более подходящих времен. Да и не в интересах было как правительства, так и привилегированного сословия разрешать этот вопрос в пользу крестьян.
Правительство опиралась на дворян, и уже по этой причине оно не хотело вступать с ними в конфликт. С другой стороны, то же дворянство, за малым исключением, было против всяких реформ, так как они с этим должны были лишиться как своих поместий, так и рабочей крестьянской силы. В результате освобождение крестьян от крепостной зависимости у нас явилось запоздалым, не доведенным до конца, да и кроме того, этой реформе и после часто вставлялись палки в колеса. В истории Россия несколько раз переживала эпохи расцвета, но крестьянству от этого доставалось очень мало, почти ничего, и оно в годы государственного благосостояния так же, как и всегда, не выходило из своих недоимок.
В нашей внешней политике – политике великодушия к другим – русский народ оставался в сплошном проигрыше. Мы посылали войска в Голландию, в Швейцарский поход, усмиряли венгров и не раз спасали своих братьев южных славян.[272] Какие же выгоды имела Россия от этого? В казне получался большой дефицит, тяжелым бременем ложившийся на население, не говоря о погибших, о калеках и о сиротах. Своей же политической моралью, своим частым вмешательством во внутренние дела Европы мы достаточно набили ей оскомину. Мерилом превосходства одних над другими является степень их культурного развития. В этом случае мы стояли позади всех народов Европы. Какой срамотой веяло от нас при виде огромного моря нашей безграмотности, чтобы вложить в это дело все силы и средства, – наши миллионы, а может быть, и миллиарды прожигались во многих бесполезных войнах и в широких представительствах как в Европе, так и у себя дома. Может быть, в этом случае сказывалась наша русская натура. Мы всегда были до самоунижения любезны и хлебосольны к иностранцам и жестоки почти до бессмыслия к своим.
Россия цвела, умножалась, но ее колонизация ложилась тяжелым бременем на коренное русское население. Все наши приграничные полосы обходились нам дороже, чем они сами себе стоили. После этого не приходилось удивляться, почему наши центральные губернии, это сердце России, поражали всякого беднотой.
Откуда при таких данных в душе крестьянина могло себе свить гнездо такое высокое чувство, как патриотизм? И немудрено, если таковой в нем отсутствовал. В толще нашего народа сидели лишь повиновение и традиция, которые с падением царской власти не замедлили исчезнуть.
Какой же результат всего нашего прошлого? Самый печальный: отсталый народ, погрузившийся в непробудную тьму, с его, может быть, необычайными способностями, но также и с многими недостатками. Русский народ теперь представлял плывущий в морской пучине корабль без руля и без ветрил. Какой же ветер и к какому берегу его прибьет?
В тайниках души моей появлялась иногда надежда на духовный склад русского человека, на его религию.
Но нет. Вдумываясь в этот вопрос, я пришел к заключению, что настоящей религиозной глубины в нас было очень мало. В нашей, безусловно, восприимчивой душе оказалось больше склонности к мистике, чем к основам веры. Восприняв византизм, русский народ сумел вложить в новую религию все душевные богатства, придав ей тем еще больше красоты и величия. В жизни русского народа церковь, несомненно, играла большую роль, но затем по политическим соображениям она была низведена на низшую ступень, сделавшись впоследствии лишь орудием власти, что, в свою очередь, за несколько веков дало отрицательные результаты.
Подводя итог рассуждениям, я пришел к такому выводу, что в продолжение многих и многих годов нашей истории правительство с поразительной настойчивостью подготовляло благоприятную обстановку тем, идеология коих была диаметрально противоположна его основным принципам. Не будь всего этого, те, которые сейчас шли рядом с моим стременем, не променяли бы славы на бесславие. Они бы не проходили равнодушно мимо могил друзей. Они бы кровью отстаивали их же кровью добытую каждую пядь Русской земли.
В Эрзеруме нам устроили целый триумф. Нас встречали какие-то организации. Восхваляли боевую работу дивизии, а главное – то, что ее считали надежной опорой революции. О том, что эта опора чуть ли не самовольно оставила фронт, ничего не говорилось: предосудительного и опасного в этом ничего не находили. Крепость сделалась этапным пунктом покидавших фронт частей, и для нашего могущества дни ее были сочтены. Армия переживала агонию. Задача командования, во главе которого стоял теперь генерал Де-Витт, сводилась лишь к ликвидации фронта. В плане ее предполагалось: при отходе всей армии некоторые участки фронта непосредственно у государственной границы заменить вновь формируемыми частями из грузинского и армянского населения. Конечно, эти части никакой боевой мощи не могли представить, и после нас туркам открывался свободный путь да самого Тифлиса.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
Воспоминания князя А. Солнцева-Засекина представляют собой уникальное свидетельство очевидца и одного из организаторов побега выдающегося русского военачальника генерала Л. Г. Корнилова из австрийского плена. Мемуары проливают свет на многие ранее неизвестные обстоятельства побега. Помимо рассказа непосредственно о подготовке и совершении Корниловым побега, автор приводит множество подробностей жизни русских военнопленных в австрийском плену во время Первой мировой войны.
Дмитрий Всеволодович Ненюков (1869–1929) – один из видных представителей российской военной элиты, участник Русско-японской войны, представитель военно-морского флота в Ставке в начале Первой мировой войны, затем командующий Дунайской флотилией и уже в годы Гражданской войны командующий Черноморским флотом.Воспоминания начинаются с описания первых дней войны и прибытия автора в Ставку Верховного главнокомандующего и заканчиваются его отставкой из Добровольческой армии и эмиграцией в 1920 году. Свидетельства человека, находившегося в гуще событий во время драматического исторического периода, – неоценимый исторический источник периода Первой мировой войны и революции.
Публикация мемуаров А. В. Черныша (1884–1967), представителя плеяды русских офицеров – участников Первой мировой войны, полковника Генерального штаба, начальника связи 17-го корпуса 5-й русской армии, осуществляется совместно с Государственным архивом РФ и приурочена к 100-летию начала Первой мировой войны.Первые три части воспоминаний охватывают период службы автора с 1914 по 1916 год и представляют уникальные свидетельства очевидца и участника боевых действий в районах реки Сан под Перемышлем, переправы через реку Буг, отхода русской армии к Владимиру-Волынскому.
Дневники П. Е. Мельгуновой-Степановой (1882–1974), супруги историка и издателя С. П. Мельгунова, охватывают период от 19 июля 1914 года до ее ареста в 1920 году и описывают положение в Москве и Петербурге времен революции, Мировой и Гражданской войн. Дневники представляют богатый источник сведений о повседневной жизни российских столиц того времени, как общественно-политической, так и частного круга семьи и знакомых Мельгуновых. Особый интерес представляют заметки о слухах и сплетнях, циркулировавших в обществе.