На изломе - [31]

– Боярыня, люди мрут и в домах, и на улицах. Уезжай, Бога для.

– Я? – Боярыня даже удивилась. – А почто, Терентий Михайлович? Я замолюсь перед Господом, и он удержит меня. Вероотступникам гибель, а нас помилует, ибо нам иное уготовано!

Теряев изумленно взглянул на нее.

– Зараза не разбирает, – сказал он, – и холоп, и боярин – всяк умирает!

– Так, так! – ответила боярыня. – Но не стать бежать мне от гибели. На все воля Господа! И опять, в беде этой люди нужны: кого утешить, кому помочь, – а я уйду? Для того ли от Господа жизнь дана, чтоб беречь ее ради праздности? Ты едешь прочь?

– Я не смею! Я поставлен царем на дело.

– А я Господом Самим! Его ли ослушаюсь, – сказала вдохновенно Морозова.

Князь Теряев взглянул на нее в изумлении и трепете и низко поклонился.

– Прости, боярыня, меня, неразумного! Святая ты! – сказал он дрогнувшим голосом, а когда вернулся домой, какой ненавистной показалась ему жена, размалеванная, с черными зубами!

Он рад был, провожая ее под Коломну, и с горечью подумал:

– Умереть бы!..

XIX Мор

Это была ужасная болезнь. По замечаниям тогдашнего врача Сиденгама, она состояла из корбункулов и воспаления в горле, развиваясь в несколько часов и не зная пощады к пораженному. В одной Москве погибло от нее в ту пору более двадцати тысяч человек!

Князь Пронский, высокий стройный красавец с русой бородой, сидел в своей палате и быстро писал донесение государю, зная, что о том же пишет и князь Теряев, и стараясь поэтому быть точнее в своих донесениях.

Время от времени он вставал, потирал лоб рукой, ходил по палате и снова садился писать. Послание подходило к концу.

«Все приказы, – писал он, оканчивая, – заперты. Дьяки и подьячие умерли, и все бегут из Москвы, опасаясь сей заразы. Только мы без твоего государева приказа покинуть города не смеем».

Он окончил и откинулся к высокой спинке стула.

– Так ладно будет! – сказал он, снова пробежав последние строки и прикрыв рукой глаза. С самого утра он чувствовал себя как-то нудно: устал словно. А правду сказать, и есть с чего утомиться!..

Народ мутится, смирять его нужно, уговаривать. Церкви заперты, попы все померли, отпевать некому, да и хоронить тоже. А убирать трупы надобно, потому смердят по улицам, и от сего наипаче зараза. Хоронить надобно не инако как колодниками: тем все едино – что на плахе умереть, что от заразы. И везде самому быть надо! Спасибо еще князю Теряеву. Молодой, да больно деловитый!..

– Князь Терентий Теряев повидать тебя, княже, хочет, – сказал, входя в покои, отрок.

Князь быстро встал.

– Зови, веди! – сказал он.

Терентий вошел, и они поцеловались.

– С чем, князь?

– Да вот государю отписку сделал. Может, прочесть захочешь?

– А зачем? Я тоже отписал. Вот и пошлем заодно: твое и мое. Сейчас и запечатаем. Давай свое!

Теряев подал и вдруг испуганно вскрикнул:

– Князь, тебе недужно?

– Не… не…

И в тот же миг Пронский упал на пол, облитый темной кровью. Терентий успел отскочить в сторону и громко позвал слуг. Холопы вбежали и в ужасе попятились назад.

Князь посинел. Белки глаз выворотились, и вид его приводил всех в невольное содрогание.

Князь Теряев спешно взял свое и его донесения.

– Берите князя и хороните в саду! – крикнул он холопам, но те не двигались с места, скованные ужасом.

– Пошли, княже, за колодниками, – кланяясь, робко сказал стремянной покойного князя, – а нам умирать неохота!

Князь грозно насупился, но палата вмиг опустела, а два часа спустя во всем доме князя не было ни одного слуги.

– Такова и моя смерть будет! – подумал Терентий и тихо вышел из дома.

Ужасен был вид улиц, по которым проезжал князь на своем аргамаке.

Дома и лавки, растворенные настежь, были пусты; то здесь, то там валялись трупы людей, застигнутых страшной заразой, и обнаженные до пояс колодники, вымазанные дегтем, волокли по улицам трупы, зацепив их баграми, чтобы свалить в общую яму.

Невыносимый смрад стоял в туманном воздухе, сеял мелкий дождь, и среди безмолвия, при виде смерти и общего запустения страх проникал в душу каждого и заставлял думать о Божьем гневе.

– Согрешили, окаянные! – вопил юродивый, бродя из улицы в улицу. – За никонианцев и ревнителей гибнут!

Князь Теряев проехал Кремль и Белый город и стал заворачивать к Москве-реке, когда увидел каких-то людей, которые спешно входили в дом и выходили из него с сундуками и узлами, складывая все на телегу.

– Воры! – решил князь и хотел их остановить, но потом раздумал.

– От своей кражи погибнут, – подумал он с усмешкой.

А люди, накладывая воз, весело переговаривались.

– Все к Сычу волоки, там поделимся. Панфилушка, волоки сундучок-то!

Панфил, бывший холоп воеводы Матюшкина, ухватил огромный сундук и, напрягшись, бросил его в телегу.

– Эка силища у лешего! – проворчал Шаленый.

– Трогай, что ли! – закричал Косарь, и телега, скрипя колесами, двинулась по улице.

Для них чума явилась пособницей их подлого дела. Они бесстрашно входили в зачумленные дома, где еще валялись трупы умерших, и ограбляли все, избегая только носильного платья.

– К золоту да серебру не пристанет, – правильно рассуждал Мирон, их атаман, и они тащили складни, ризы с икон, кубки, посуду и кубышки с деньгами, не боясь ни приказов, ни приказных.