На изломе - [30]

– По-моему, – говорил один, – что черт, что немец – все едино.

– Тэк! – кивал другой купец. – Все единственно!

– Теперь они что? Кости мертвецкие в ступе толкут, черную немошь пущают…

– Братцы! – закричал кто-то. – Да ведь это Никонов богомаз!

– Ах он, песье отродье! – загудело кругом. – Ширяй его!

Седой купец даже замахал руками.

– Вот он, кургузый! Вот он, совратитель! Видели его, окаянного, Спасов лик! Срам!

Безглинг почти терял сознание от беспрестанных толчков; камзол его обратился в лохмотья, шляпа упала в пыль и затопталась ногами. Он уже мысленно готовился к смерти, как вдруг раздались окрики, появились слуги с батогами, и толпа быстро раздвинулась на обе стороны, очищая дорогу и обнажая головы.

– Что за шум? – резко спросил князь.

– Да вот, княже, кукуевский шиш подвернулся. Потешились малость!

– Никоновский богомаз! – крикнул кто-то из толпы со злобой.

– Дела у вас нет, длиннобородые, – с презрением сказал князь Теряев, – в батоги бы вас! Иди, Иван! – обратился он к дрожавшему художнику и хотел тронуть коня, но бедный Безглинг вдруг отшатнулся, упал на землю и стал корчиться. Лицо его посинело, изо рта показалась темная кровь, он вскочил с земли, взмахнул руками и снова упал уже без движения.

Толпа в ужасе смотрела на труп.

В этот миг вдруг появился юродивый.

Со стороны базара неслись смятенные крики.

– Началось! – завопил Киприан, потрясая посохом. – Час возмездия ударил! Бойтесь, никонианцы! Господь идет с гибелью.

– Мор, мор! – ревела прихлынувшая толпа.

Князь Теряев взмахнул плетью.

– Что там? – крикнул он.

– Мор, – раздались голоса, – на рыбном базаре падают и мрут!

– Гибель никонианцам! – ревел юродивый.

– С нами крестная сила!

– Гнев Божий! – раздались голоса.

– Убрать! – сказал князь слугам, указывая на посиневший труп, который лежал у ног его коня, и двинулся из толпы. Вдруг снова раздались вопли. Два человека извивались на земле в предсмертной муке.

Ужас объял князя. Он ударил коня и понесся в Кремль прямо к князю Куракину.

– Князь, неладно! – заговорил он, крестясь на иконы. – В городе мор!

– Да что ты?

Князь Куракин, толстый, низенький, от страха присел на лавку.

– Сам видел! Люди падают и мрут, корчась от болезни.

– С нами крестная сила! Милый князь, – заговорил он спешно, – иди до патриарха, скажи ему, а я к Пронскому! Что делать? То-то государь гневен будет!

– Божья воля! – ответил князь.

Он пошел к патриарху. Уже не на коне, а пеший и притом без шапки, перешел он патриарший двор и вошел в палаты. Отрок тотчас повел его к патриарху.

Князь стал на колени, принял благословение и облобызал руку Никону, после чего стал передавать, чему был свидетель.

Никон, высокий сухой старец с властным лицом и жестким взглядом, слушал его, изредка кивая головой.

– В грехах погрязли, – сказал он, – Божья кара! Иди, князь, до Пронского. Скажи, патриарх наказывает царицу с детками увозить спешно! Не мешкай, зараза сия гибельна!

Князь опять склонился под благословение. Патриарх благословил его, и, когда князь уходил, он говорил уже своему дьяку:

– Записывай, я говорить буду!

Чума!.. Словно внезапная гроза с ливнем, разразилось это бедствие над Москвой сразу, без всякого предупреждения.

Правда, потом припомнили, что скот падал, но до страшного 9 августа 1655 года никто не думал о такой беде.

Люди падали в домах, на улицах, на площадях, в лавках. Воевода, сидевший в приказе Малой Чети, вдруг упал и умер в корчах. Палач, стоя подле дыбы, не успел поднять пытаемого и свалился. На Лобном месте повалились стрельцы, и испуганный народ разбежался вместе с палачами, дав преступнику нежданную свободу.

Смерть! Народ растерялся и не знал, где искать спасения: власти растерялись тоже, и только Киприан бесстрашно ходил всюду и, ликуя, кричал:

– Божье попущенье! Гибель никонианцам!

Патриарх написал воззвание к обезумевшему от ужаса народу. «Божья кара! – писал он. – Ей же покориться со смирением».

Он советовал держать посты, молиться и терпеть, но сам спешно уехал из Москвы вместе с царицей и царским семейством в Калязин монастырь.

Князь Теряев тоже услал под Коломну свою мать и жену и собирался услать Эхе с семьей.

Бедлая Эльза не могла прийти в себя от нежданной печали: ее жених, Иван Безглинг, пал первой жертвой заразы.

– Эльза, не плачь, – уговаривал ее Эдуард, – такова судьба.

– Ах, что мне судьба! – говорила она, заливаясь слезами.

Эхе ходил мрачный, хмурый, а дедушка Штрассе рылся в книгах, думая найти средство против страшной заразы, но она уже пробралась в дом Теряевых и выкосила всю семью добрых немцев.

Князь Теряев прямо из дворца, не заехав даже домой, проехал в дом Морозовой и велел провести себя к ней.

Вздрогнула она, побледнела, услыхав его имя, но тотчас поборола страх свой и, шепча молитвы, опять свиделась с ним в молельной.

– Почто занадобилась, Терентий Михайлович? – спросила она, стараясь казаться спокойной.

– Боярыня, – ответил Терентий, не глядя на нее, – в городе зараза, мор. Закажи людям собраться и тебя увезти. Все едут прочь!

– Киприанушка! – воскликнула боярыня, вспомнив его бессвязные речи. – Мор, говоришь? – И лицо ее просветлело.

– Божья кара на никонианцев! – сказала она убежденным голосом. – Чудо, чудо!