На игле - [58]

Я: Трудно сказать… этот парень был совсем плох. Его с нами не было. Полностью парализованный. Он постоянно сидел в кресле, свесив голову набок. Мог только моргать и глотать. Иногда издавал негромкие звуки… это был предмет, а не человек.

(пауза)

В детстве я злился на него. Мама вывозила его на прогулку в этой коляске. Такой себе переросток в этой ёбаной коляске. Из-за него дети смеялись надо мной и моим старшим братом Билли: «Ваш брат — калич» или «Ваш брат — зомбак» и прочая херня. Теперь-то я понимаю, что они были просто детьми, но тогда мне так не казалось. В детстве я был длинным и неуклюжим, и я начал думать, что у меня тоже что-то не в порядке, что я чем-то похож на Дэви…

(долгая пауза)

Д— р Форбс: Итак, вы испытывали злобу по отношению к своему брату.

Я: Да, но это было в детстве. Потом его забрали в больницу. И проблема вроде как разрешилась. Типа с глаз долой — из сердца вон. Я проведывал его пару раз, но в этом не было никакого смысла. Никакого контакта, понимаете? Я считал его жестокой ошибкой природы. Бедняге Дэви очень крупно не повезло. Грустно, конечно, но не будешь же убиваться из-за этого всю оставшуюся жизнь. Это было самое подходящее для него место, за ним там хорошо ухаживали. Когда он умер, я винил себя в том, что злился на него, в том, что прикладывал недостаточно усилий. Но что уж теперь сожалеть?

(пауза)

Д— р Форбс: Вы говорили об этих своих чувствах раньше?

Я: Не… ну, может, родителям…

Так это обычно и протекало. Мы затрагивали кучу тем: пустяковых и тяжёлых, скучных и интересных. Иногда я говорил правду, иногда врал. Когда я врал, то говорил вещи, которые, как мне казалось, ему хотелось от меня услышать, или что-нибудь такое, что должно было вывести его из себя или сбить с толку.

Но я, хоть убей, не понимал, каким образом всё это было связано с тем, что я сидел на «чёрном».

Тем не менее, я кое-что разузнал благодаря форбсовым открытиям, собственным психоаналитическим штудиям и толкованиям своего поведения. У меня был неразрешённый конфликт с моим покойным братом Дэви, поскольку я не мог выразить свои чувства по поводу его жизни в состоянии кататонии и последующей смерти. Ещё у меня был эдипов комплекс по отношению к матери и сопутствующая неразрешённая ревность к отцу. Моё наркотическое поведение было анальным по своему характеру и объяснялось потребностью во внимании, это да, но вместо того, чтобы отказаться от этих фекалий и восстать против родительской власти, я пичкал свой организм дрянью, претендуя на власть над ним и противостоя обществу в целом. Вот стервец, а?

Всё это, может быть, верно, а может, и нет. Я долго над этим размышлял и готов всё это изучить; я не занимаю «оборонческих» позиций. Но всё равно мне кажется, что всё это в лучшем случае имеет лишь косвенное отношение к моей зависимости. Разумеется, наши пространные беседы принесли немало пользы. Но, наверное, они подзаебали Форбса не меньше, чем меня.

Психотерапевт Молли Гривз предпочитала изучать моё поведение и способы его изменения, а не выяснять его причины. Она решила, что Форбс своё дело уже сделал, и настало время спрыгивать. Сначала я прошёл программу сокращения дозы, которая ничего не дала, а затем лечение метадоном, после которого мне стало ещё хуже.

Том Кёрзон, консультант из агентства по борьбе с наркотиками, скорее социолог, чем медик, был последователем роджерсовских методов, делающих упор на пациенте. Я ходил в Центральную библиотеку и читал «Становление личности» Карла Роджерса. Эту книжонку я считал говённой, но признавал, что Том ближе всех подобрался к тому, что казалось мне истиной. Я презирал самого себя и весь мир, потому что не мог примириться со собственной ограниченностью и ограниченностью самой жизни.

Таким образом, психическое здоровье и неотклоняющееся поведение заключались в признании своей ограниченности и обречённости.

Успех и неудача просто означают удовлетворение или неудовлетворение желания. Желание может быть либо внутренним, обусловленным нашими индивидуальными влечениями, либо внешним, вызванным рекламой или моделями общественного поведения, которые представлены в средствах массовой информации и поп-культуре. Том считает, что моё представление об успехе и неудаче функционирует скорее на индивидуальном, чем на индивидуально-общественном уровне. Вследствие того, что я не признаю общественного вознаграждения, успех, равно как и неудача, могут быть для меня лишь мимолётными переживаниями, поскольку эти переживания не подкрепляются социально значимыми ценностями богатства, власти, положения и т. д. или, в случае неудачи, клеймом позора или осуждением. Поэтому, по словам Тома, бесполезно говорить мне о том, что я хорошо сдал экзамен, или получил хорошую работу, или снял классную чувиху: такого рода одобрение не значит для меня ровным счётом ничего. Разумеется, все эти вещи доставляют мне удовольствие сами по себе, но их ценность ничем не подкреплена, поскольку я не признаю общества, которое их ценит. Наверное, Том просто хочет сказать, что я забил хуй. Но почему?

Итак, мы возвращаемся к моему отчуждению от общества. Проблема в том, что Том отказывается принять моё убеждение, что общество нельзя так изменить, чтобы оно стало принципиально лучше, а меня нельзя так изменить, чтобы я к нему приспособился. Эта ситуация вызывает у меня депрессию, вся злость обращается вовнутрь. Вот что такое депрессия, по его словам. Но депрессия приводит также к «демотивации». Внутри меня растёт пустота. «Чёрный» заполняет эту пустоту и помогает мне удовлетворить свою потребность в самоуничтожении, злость снова обращается вовнутрь.