На холодном фронте - [10]

— Вот здесь будет привал! Можно отдохнуть в лесочке часа три-четыре, закусить, выжать, просушить на ветерке портянки. Но костров не разводить.

Затем он выделил сторожевое охранение, лично расположил посты, выбрав для этого удобные складки, бугорки, ложбинки, и каждому бойцу, выделенному нести охрану, показал секторы наблюдений. Логинов договорился со мной спать по очереди, с расчетом, чтобы через полтора часа проверить и сменить новым нарядом бойцов сторожевое охранение. Раскинув на мокрой траве плащпалатку, он заснул. Посмотрев на часы и заметив время, я уселся на пень и начал свое дежурство.

Вокруг установилась тишина. Дождик давно уже перестал. Солнце слегка пригрело промокшую землю. От мокрой одежды уснувших потных бойцов шел чуть заметный пар. Спустя полчаса я решил проверить бдительность часовых. Они, борясь с дремотой, бодрствовали, не поддавались сну.

— Все спокойно?

— Спокойно, — отвечали бойцы, — по этому пути нас только с собаками искать. Без собак ни-ни…

— Смотрите, не спите, через часок будет смена.

— Да разве уснем! Знамо дело, что такое пост, да в военное время. Нам жизнь отряда доверена.

— Правильно.

На одном из постов стоял Мухин, один из найденных нами в лесу бойцов. Я подошел к нему.

— Не извольте беспокоиться, — товарищ командир, идите отдыхайте, мы тут поглядим, как положено. А чуть ежели кто появится, так на мушку и готово.

— Нет, так нельзя, — предупредил я, — зачем на мушку? Сначала ты, как заметишь, немедленно сигнализируй, потом вместе убедимся, кто там появился, и в зависимости от обстоятельств будем действовать. Спешить надо не торопясь.

Предупреждение Мухину оказалось не лишним. Вскоре он заметил примерно в километре слева нескольких человек, барахтающихся в болоте. Мухин начал громко кашлять и махать рукой, чтобы кто-либо из нас услышал или заметил. Все его манипуляции не привели ни к чему; пришлось Мухину поднять испуганным крик, и тогда весь отряд проснулся и загремел оружием. Все рассыпались по команде, приготовились. Логинов вскинул бинокль и увидел четырех человек идущих в нашу сторону.

— Нет, это не противник, это всего скорей наши блуждают, — проговорил Логинов, не то обрадованно, не то разочарованно, и предложил бинокль Мухину. Тот долго вертел его перед глазами, долго нащупывал то место, где показались люди и, наконец, заулыбался.

— Мать честная! Как на ладони. До пупа в грязи купаются. Ну, конечно, наши, те самые, мы от них с Вахлаковым третьего дня отстали. Вон и старшой среди них, в рыжей жеребячьей тужурке…

Мухин не выдержал, крикнул:

— Эй! Живей, дьяволы! — но отняв бинокль от глаз, убедился, что голоса его они не услышат.

Уставшие люди долго карабкались по болоту, то прыгая с кочки на кочку, то увязая по пояс в зыбком торфе. Обессилевшие, они вышли, наконец, к привалу и присоединились к нашему отряду. Старший из них — доброволец из Ленинграда, по профессии инженер-теплотехник, чувствовал себя подавленным, ссылался на свое неумение воевать.

Между тем, Логинов распорядился накормить присоединившихся к нам бойцов, а я, собрав полную флягу водки, поделил ее поровну между ними. Бойцы немного ожили. Теплотехник рассказал о том, как они брели из-за Олонца ни путем, ни дорогой, обходили тракты и карельские деревни, чтобы не нарваться на финнов, как они ночью на бревнах переплывали Свирь, как в пути они съели целую лошадь без хлеба и соли. Рассказал, что немцы и финны отделяют русское население от карел; русских, всех поголовно, гонят в лагеря за колючую проволоку, а с карелами заигрывают, хотят сделать их ручными и даже вербуют в свою армию…

После отдыха отряд двинулся дальше в сгустившихся сумерках. Еще одну лунную ночь провели мы в лесах Подпорожья, а на утро безошибочно вышли к речке Оште.

7. На Онежском озере

…В тот день разразилась снежная буря. Онежское озеро забушевало. Мелкие корабли военной флотилии, укрывшись за мысом, стояли на якорях. Утром погода была тише, и снегопад не мешал тогда видеть и обстреливать объекты, где по данным воздушной разведки находился противник. Корабли не раз подходили шквалом к берегу, занятому финнами, и вели обстрел. Среди дня это стало уже невозможно из-за плохой видимости и боковой качки, которая мешала прицеливанию.

Люди отдыхали, накапливая силы на завтрашний день. Палубы, покрытые брезентом, легкие орудия, — все сплошь залепило снегом.

Мы сидели втроем в одной из четырехместных кают. Политрук Иванов готовился к докладу об Октябрьской годовщине, я, вот уже четвертые сутки пребывающий на судне, от нечего делать перечитывал бессмертные похождения бравого солдата Швейка. Третьим нашим спутником был моряк, неунывающий песенник Захарченко. Он тренькал на гитаре и пел:

Синенький, скромный платочек

Немец в деревне украл.

В ненастные ночи,

Осенние ночи

Шею он им прикрывал…

Сквозь крепко-накрепко закрытый иллюминатор, к тому же завешенный вещевым мешком, глухо доносился неумолчный рокот взволнованного озера и унылый посвист разгулявшегося ветра. Я отложил книгу на столик и невольно сказал:

— Ну, и погодка на дворе! Да и двор у корабля такой, что дальше палубы не выйдешь. Хошь не хошь, а слушай всю эту вьюжную музыку…