На грани жизни и смерти - [62]

«Ничего-то они не знают, — думал я. — Только один я все видел, видел надвигающийся на нас корабль и знаю, как близко была к нам опасность».

— Ну, поздравляю вас! — сказал я.

Смычков сделал удивленное лицо.

— Не рано ли еще, товарищ командир?

— Мы только что ушли от тарана. Не ушли бы вовремя, вы в лучшем случае потеряли бы перископ, а в худшем… У этих кораблей хороший запас бомб.

Смычков с Хваловым переглянулись, а я подумал, что теперь-то уж знаю, что значит «волосы дыбом». Почувствовал это на себе.

— Жаль, что мы не можем тратить торпеды на эту сволочь, а то бы они дорого поплатились за свой зевок. Как они не обнаружили перископ перед самым носом? — возбужденно говорил Смычков.

— Нам повезло, — сказал Хвалов.

— Повезло, боцман, еще как повезло! — ответил я.

Осматривая в перископ горизонт, я заметил еще один сторожевой корабль, он шел навстречу нам, на расстоянии 10 кабельтовое. Значит, остальные корабли шли примерно на таком же расстоянии друг от друга как и эти два — тот дальний и этот, чуть не наскочивший на нас. В результате несложных расчетов по карте, используя данные гидроакустики, я установил, что корабли шли фронтом, захватывая полосу наблюдения шириной 6–8 миль.

— Нет никаких сомнений в том, что нас ищут. Да, день обещает быть не очень спокойным, — прогнозировал Щекин.

Где-то взорвалась бомба, но это было далеко от нас. «Пугают», — решил я. И тут же обратился к Щекину, который, облокотившись на стол, смотрел на карту и, по-видимому, думал в эту минуту о том же, о чем и я.

— Надо от них уходить. Что вы можете предложить?

— Уходить на глубину, — ответил он.

— Я тоже так считаю, Но этого мало. Нужно как можно быстрее вырваться из зоны наблюдения.

Это было нелегко сделать, теоретически даже невозможно, пока противник производил поиск таким количеством кораблей. Мы хорошо представляли себе, что может случиться, если кто-нибудь из нас зазевается и допустит оплошность. Спешно намечая план действий, мы учитывали, что оторваться от преследования нам удастся не скоро. Я приказал объявить по лодке о том, что противник нас ищет, сделать все возможное для того, чтобы не обнаружить себя, призвать вахту к особой бдительности. Впрочем, люди и сами отлично сознавали опасность.

На карту один за другим ложились пеленги, которые непрерывно сообщал гидроакустик.

— Корабли противника повернули на обратный курс.

Это можно было уже видеть и по прокладке на карте. Она показывала, что полоса поиска противника не изменена. Направление ее оставалось то же. На этом основании было принято окончательное решение. Лодка изменила глубину погружения и курс.

Началось томительное ожидание. За бортом время от времени раздавались взрывы глубинных бомб: то очень близко, то очень далеко. Немцы бросали их наугад, возможно, с целью заставить нас оставить район. Это было хорошим признаком: значит, противник не очень уверен в том, что мы где-то близко. Мало того, эти взрывы даже помогли нам. Они давали возможность судить о тактике противника.

Очередная бомба взорвалась впереди по нашему курсу, совсем близко. Мигнул срет. Я посмотрел на карту штурмана, где уже были проложены новые пеленги. Сторожевики маневрировали одними и теми же курсами. Немцы по-прежнему не догадывались, что наша лодка находится в зоне их поиска. Иначе они должны были быть значительно активнее. Между тем мы, ориентируясь по взрывам бомб и шумам винтов кораблей противника, медленно, но неуклонно подходили к внешней границе опасной для нас зоны. Меня беспокоила только одна мысль: как бы не слишком затянулась игра в кошки-мышки. Это могло привести к большому расходу наших энергозапасов. Кроме того, мы опасались, что поисковая группа кораблей помешает нам атаковать конвой, который с часу на час мог появиться.

Время шло. Корабли противника ритмично «утюжили» наш район. Я все больше склонялся к мысли, что немцы неспроста проявляют такое упорство. Очевидно, ожидается конвой, который имеет для них особое значение, и поисковая группа противника действует здесь с целью если не найти, то по крайней мере заставить нас отказаться от атаки.

Над кораблем послышался шум винтов. Моряки, подняв головы, с тревогой смотрели на подволок, будто видели там корабли. Когда шум пронесся, все облегченно вздохнули.

Я повернулся к рулевому, который стоял не отрывая взгляда от курсовой черты компаса.

— Как дела, Железный?

— Ничего, товарищ командир. Вот думаю только, когда они отвяжутся от нас? — улыбаясь и переступая с ноги на ногу, ответил он.

— Скоро отвяжутся, — сказал я и про себя подумал: «На самом-то деле, должны же они отвязаться когда-нибудь!»

— Я тоже так думаю, — неуверенно согласился Железный и снова замолчал, продолжая смотреть на картушку гирокомпаса.

На его лице еще не было заметно той усталости, которая уже отчетливо проступала на лицах других моряков. Скромный, молчаливый, с виду неповоротливый и даже флегматичный, он отличался исполнительностью и выдержкой, умел быть невозмутимым даже тогда, когда у многих других бегали по спине мурашки и они начинали беспокойно суетиться или как-нибудь иначе проявлять нервозность. Вероятно, это объяснялось тем, что он был моложе всех на лодке и служил всего лишь год. «Не успел еще растрепать нервы», — подумал я и перевел взгляд на боцмана Хвалова, управляющего горизонтальными рулями. Из-под сбитой на макушку шапки его выползли потные волосы, а на лице нетрудно было заметить следы волнения. А ведь тоже когда-то был невозмутимым!