На грани веков - [143]

Посыльный покачал головой.

— Господа так господа. А чего ж они по кустам-то?

— Кто по кустам? Понес чепуху! У меня на речке закол, у них своя лодка, вот и едут Прямо туда за рыбой.

— А! Коли за рыбой, тогда оно так.

Корчмарь вышел к жене и вновь плотно притворил дверь. Посыльный многозначительно подмигнул горненским.

— Мошенник — говорил я вам. Харче-евня… Одного не знаю, а второй — лесник с той стороны, напротив имения. Чего-то они замышляют, все лето крутятся. Шастают вокруг всякие чужеродные баричи, и в нашем имении тоже. Говорят, будто бароны против шведских властей бунтовать хотят. И корчмарь с ними заодно, это уж так. Где какой грош перепасть может — он тут как тут.

Горненским до господских затей дела не было, они стали собираться в дорогу. Корчмарь вышел улыбаясь.

— Уже в дорогу? Коль надо, так надо. Жара-то спадать начинает. До заката под Огре будете, это уж как пить дать.

Бренцис любил порядок.

— Ты запиши за мной эти кружки, чтобы потом спору не было.

— Э, да что там, разве ж мы когда спорили? Записать можно.

Он отчеркнул мелом на бревне шестнадцать черточек, потом шесть стер. Ткнул пальцем.

— Десять еще осталось. Считай сам.

— Чего там считать, десять так десять.

Горненские уехали. Корчмарь стал необычайно веселым и юрким. Напевая себе под нос какую-то польскую песенку, взглянул в оконце, где из-за кустов, направляясь, к той стороне, показалась лодка с двумя гребцами. Покрутился по корчме, стал убирать кружки.

— Славные люди эти горненские, да только дурные.

— Ну, да ведь тебе чем дурнее, тем лучше.

— Что поделаешь, дорогой, корчмарю жить тоже надо. Откуда эти талеры взять, чтобы глотку баронам заткнуть?

— Вот и у баронов свои напасти. Разве ж даром говорят, будто бунтовать собрались?

В кружке Лауска не осталось ни капли, даже мухи туда не лезли. Братаны, те хоть немного оставили на донышке, корчмарь слил в одну и подал посыльному.

— На-ка, выпей. Ежели помаленьку — глотка два выйдет.

— Спасибо, корчмарь, я всегда говорю, что ты хороший человек.

Пока старик пил, корчмарь барабанил пальцами по столу.

— Так бунтоваться, говоришь, хотят? Чего ж это они? И наша старуха тоже?

— Куда этой ведьме, сама ноги едва таскает! Это уж молодые, что все лето здесь верхом носятся. Тебе лучше знать.

— Что я знаю — забился в этот сарай. С господами не вожусь.

— Оно и умнее.

Корчмарь взглянул на исчерканное мелом бревно, подошел и стер одну черточку. Пересчитал.

— Девять. Правильно.

— Как же так — правильно? Ему же причитается десять?

— Одну кружку выпил их попутчик, а я что, даром должен давать?

— Даром оно нельзя, что верно, то верно. А ежели он вспомнит?

— Ничего не вспомнит. Из Риги поедет нализавшись, хоть выжми! Я его знаю.

— Да ведь как не знать, как не знать. А за что ж ты ему эти шестнадцать кружек пива?

Корчмарь прикусил язык и встал так, чтобы заслонить брошенный наземь кафтан.

— Так я, по дружбе… Он мне иной раз мерку мучки подкидывает…

— Как же, как же — корчмарке-то пироги печь. Бочку с водкой на телегу, мешочек муки сверху — можно и этак, чего же нельзя.

Лоб корчмаря снова стал собираться в складки.

— Тебе вроде на мельницу надобно?

— И впрямь! Как это я запамятовал? Ну да ничего, сколько тут ходьбы-то, да и никуда больше сегодня не надо. Будь здоров, корчмарь, спасибо за доброту твою. Чтоб тебе завтра рыбки привалило!

Корчмарь выждал, пока старик исчезнет за краем леса, потом рванул дверь в свою комнату.

— Живо неси лестницу в стодолу, пока опять кто-нибудь не ввалился. Тюфяк вспорола?

Словами корчмарка не изъяснялась — такая уж у нее была привычка отвечать только кивками да жестами. Корчмарь кинулся за угол корчмы, вскарабкался куда-то на взгорок, заросший жимолостью и калиной. Оставался он там довольно долго, слез вспотевший, пугливо прислушивался, не слыхать ли чего с той стороны. Не слыхать. Вошел в стодолу, где корчмарка уже приставила лестницу к самым стропилам. Влез наверх и долго копался там, а она стояла на дороге, поглядывая по сторонам. Только корчмарь спустился и унес лестницу на другую сторону, как она вскрикнула:

— Идет! Слезай скорей!

Корчмарь вышел, покусывая вырванную из крыши соломинку, встал и принялся глядеть в небо, мурлыкая свою песенку. Посыльный шел назад с мельницы.

— Дождя ждешь, что ли?

— Как не ждать, лук вконец пожелтел.

— Видать, польет, еще дождешься до полуночи.

Старикашка засеменил дальше и скрылся в лесу по направлению к Птичьему холму. Корчмарь сжал кулаки.

— До полуночи… Полуночник этакий! Таскается вокруг, вынюхивает.

Он дважды обошел вокруг корчмы, будто осматривая, не прячется ли тут кто-нибудь. Еще раз поднялся на взгорок, потом вошел в корчму и принялся переливать из ведра в бочонок. Опрокидывая медный штоф, хитро улыбнулся: давеча с умыслом взял ведро, что побольше, — в него входит двадцать пивных кружек. Четыре задаром — немного, а все-таки…

Переливая через воронку последний штоф, услышал снаружи странный топот — чем-то похожий на тот, что бывает, когда мимо гонят в Ригу стадо откормленных быков. Но ведь у тех подков нет, а сейчас слышно, как звякают. Не успел еще и кафтан на себя накинуть, как у дверей прозвучал грозный окрик на чистом латышском языке: