На грани человечности - [38]

   ...Воистину, Бариола. Ни правых, ни виноватых - и ни возможного, близкого некогда счастья. А ты - всё та же искусная воительница и неприступная красавица, что и когда-то. Помнишь - паломничество, пустыня Ранаирская... битвы до заката и песни у костра до рассвета? Наша первая встреча, и первая ночь - помнишь? Пусть волосы поседели, и морщин прибавилось - и ныне ты вскружила бы голову любому, если бы пожелала... Бариола, Бариола, зачем ты так бешено ревновала меня ко всякой встречной и поперечной? Обижала меня - зачем? Если б не это, может статься, не флиртовал бы я направо и налево, назло тебе. И были бы мы счастливы, и трудились бы рука об руку - для сограждан, для страны, для будущего. А ныне? "Мы с тобою стоим у края земли, между нами опять война..." Не так ли сказано у гениальной сестры твоей?

   Вот и теперь - так близки мы, и так безнадёжно далеки. Любящие и страдающие, гордые, утомлённые, старые люди. Что осталось нам в жизни? Только - разыгрывать противников идеологических, теологических, дипломатических, и прочая, и прочая. Только - обряжать боль душ своих во всяческую грязную мишуру, вроде политики внешней и внутренней. Пожалуй, лишь чудо ниспошлёт нам момент истины: когда будет сброшено с плеч долой всякое притворство, да заодно десятка два минувших лет, и останемся только мы двое в целой вселенной - Мужчина и Женщина.

   Увы, чудеса канули в небытие вместе с эпохой Великого Откровения...

   - Полно, Бариола. (Единственное, что можно вслух произнести; и то предательски дрогнул голос). - Не посягну я на твою честь.

   Тяжко, устало опустился Одольдо на прежнее место; и с ним - все двадцать лет тоски, и боли, и стремленья избыть тоску и боль в труде на благо и в разгульном угаре. Дотянулся до кубка, недопитого в ходе учёного диспута; принялся потягивать белое торнское долгими, горькими глотками. Наконец и Бариола осознала, что губы закушены, и пальцы свело - до судороги в побелевших костяшках. Жаль, что не посягнёшь, Одольдо... Тьфу, тьфу, изыди, Тьма Вековечная! нет бича под рукой...

   - Уж не подумываешь ли ты, на старости лет, стать нищим пустынником? - вымолвила чуть уловимо. - Вспомнить о душе бессмертной - после целой-то жизни, загубленной на ереси да на ублаженье грешной плоти? Как бы по смерти не причислили тебя к лику святых, прости Единый!

   - Закон всеобщий, Бариола, - отозвался Одольдо серьёзно, даже грустно. - Плох тот святой, кто при жизни не слыл еретиком. Таков печальный удел всякой мысли новой, дельной: быть преданной - сперва анафеме, затем извращенью на потребу сильным мира сего. Самих Первопророков - согласись! - к костру приговорили во время оно, обвинив в ереси и чернокнижии. И с тех пор, не успели угли остыть - скольких людей уничтожили именем Их, заклинавших: не убий?!

   - Те, кто казнили Пророков, были - язычники и варвары!

   - Как знать. Может, тысячи лет не минует, как потомки заклеймят язычниками и варварами - нас. Хотя бы за убийство сестры твоей кровной, Виальды.

   - Что тебе до Виальды?

   - Ничего. Ровным счётом ничего. - Слишком сосредоточенно любовался Одольдо игрою света в гранях опустевшей чаши. - Но и с твоей стороны не столь умно - ревновать к собственной сестре, вот уж двадцать лет как съеденной червями, без погребенья огненного. В чём, коль начистоту, есть толика и моей, и твоей вины.

   - Я не убивала её! - выкрикнула Бариола запальчиво; резко очерченые скулы её вспыхнули пунцовыми пятнами. - Даже не потворствовала убийству. Всё лимийки...

   - Но ведь позволила преступленью свершиться? - Одольдо отставил чашу на стол, прозрачные глаза его потемнели. - Теперь же, поговаривают, тщишься ты - уже преднамеренно! - сгубить Вайрику фер Ламбет. Отроковицу непостижимо мудрую, при виде коей душа ликует: не оскудела ещё земля Льюрская... Годы не пошли тебе впрок, Бариола. Разучилась ты веровать искренне, но научилась интриговать не хуже лимийки. Увы тебе.

   - Что тебе - до Вайрики фер Ламбет? - Подозренье пронзило внезапно.

   - Я обязан исповедоваться тебе? - оборвал Одольдо - с излишней, быть может, резкостью. - Одно скажу: опасную игру ты учиняешь, Бариола. Победы добьёшься - не миновать тебе проклятья потомков. Что до меня - перечеркну былое, прокляну и при жизни, так и знай. Упреждаю: оставь её!

   Медленно, очень медленно Бариола выпрямилась, дыша тяжело. Откровенье подобно было удару обухом топора в темноте. Вон оно что. Одольдо, её Одольдо - и Вайрика фер Ламбет! Как доселе не догадалась... С первого дня стоит Вайрика фер Ламбет костью в горле - молодая да ранняя, демонически удачливая. Отняла у Бариолы славу первого меча ордена; на её место метит, коварно заручившись покровительством Владычицы. Отнимает и последнее, самое дорогое...

   Кого угодно - скрипя зубами - терпела Бариола рядом с Одольдо. Но презренную ведьму... Нет! отныне не жить ей. Последние колебания рассеяла пылкая защита отца-настоятеля: слишком далеко и ты зашёл, бессердечный рыжий демон. Между нами опять война... Да будет так!

   - Принято! - шепнула она одними губами.

   И, со стуком оттолкнув столик, прочь почти выбежала; оставила по себе замирающий, неуместно мелодичный звон кольчуги.