На этом месте в 1904 году - [7]

Были они такие: «Я!» «Видела!» «Нору!» «Там!» «Барсук!» (стикер с барсуком), «Я!» «Знаю!» «Где!» «НОРА!» «НАДО ПОКОРМИТЬ!»

С утра пошел сильный дождь, но это уже не могло их остановить.

Тетка, отправляясь в строящуюся контору, где, по словам Вики, «красила и шуткатурила», поймала Вику за голову и, похожая на гипнотизера, медленно произнесла: «Ни шагу от дома. Поняла?» Вика, разумеется, кивнула, но это обещание тоже не могло остановить их поход к норе.

В обед они насовали в рюкзачок Пауля три надкусанных пирожка с ливером и пошли через реку. Чтобы рюкзак не промок насквозь, Пауль сначала надел его на плечи, а уже затем накинул свой желтый полиэтиленовый дождевик, отчего стал похож на горбуна. Совсем не озаботились тем, что нужна резиновая обувь, у всех троих были полиэтиленовые плащи, под которые каким-то образом проникала вода. Еще не дойдя до реки, уже промочили ноги, войдя в подлесок, промочили штаны снизу, а за те полчаса, что двигались к норе, задевая руками и головами кусты и ветки, вымокли, похоже, полностью все трое. Хорошо, что нора оказалась именно на том месте, где была тогда, когда ее заметила Вика. Мало того, совсем недалеко в самой норе имелся барсук в количестве одной штуки, который не только не стал прятаться, увидев людей, а будто ждал встречи и как бы слегка улыбался, покачиваясь из стороны в сторону. Боясь, как бы барсук не передумал, Никита спешно влез в рюкзак к Паулю и сунулся к норе с протянутым угощением в руке. Барсук подался навстречу, но что-то его остановило, заставило отворачивать морду, будто в смущении. Никита подошел поближе, сел на корточки протянутым в сторону барсучьей морды пирожком, взятым за ненадкусанный уголок.

Тут барсук все же решился и ухватил угощение, да так жадно, словно пытаясь зацепить зубами и руку Никиты. Пирожок, видно, не пришелся барсуку по вкусу, потому что он сразу выплюнул его и даже попятился от еды, весь как-то скрючившись, тяпнул пирожок еще раз, но видно было, что не для того тяпнул, чтобы попробовать: вдруг понравится со второго раза, а просто, чтобы именно укусить. Затем барсук сделал попытку еще раз броситься к Никите, но вода, лившаяся сверху, помешала ему, потому что барсук, похоже, и глядеть не мог на дождь, не то что мокнуть, он как-то стеснялся капель и струй. «Наверно простыл» — предположила Вика, и они отправились домой, жалея, в общем чате, что не удалось погладить зверя.

Когда женщины в гостинице — кастелянша, повариха и уборщица — увидели их такими, то издали горестный вопль. «Господи, — говорила уборщица, волоча Вику в сторону свободного номера 104, — господи, мало глухая, еще и пневмония если. Еще тетка голову оторвет, если увидит». Кастелянша, заталкивая Пауля в немецкий номер, кричала, словно пытаясь перекричать языковой барьер: «Хот. Драй, хот вош, как там, бл*дь? Хот шауэр энд драй весь, всю одежду драй, ферштейн? И под одеяло». «Ладно этот, ладно эта, — ругалась на Никиту повариха, — но ты не маленький вроде, господи».

«А тут хорошо, лучше, чем у нас, — одобрила номер Вика, когда основные крики утихли. — Хожу тут перед зеркалом в чьей-то шерстяной кофте, как в бальном платье». Никита решил было просочиться к Вике, но был остановлен командой внимательной кастелянши: «Куда? Ну-ка, на место, быстро! Башка дурная, вон до сих пор мокрая».

«Завтра пойдем на скалу» — написал Никита и поймал себя на том, что набирает слова, решительно выпятив челюсть.

«Для чего?» — спросил Пауль.

«Залезем на елку».

Никите придумалось, что на поселок наложено проклятие, связанное с последним убитым белогвардейцем, а главное, с тем, что никакого белогвардейца не было, а призрак его все равно как-то висит над поселком, каким-то диковинным образом делает так, что в камнях ничего нет, в реке имеются острые предметы, церковь не открывается, а барсуки болеют, кроме того, сам поселок будто умер, но продолжает жить каким-то совсем непонятным образом. Единственный способ — залезть на самую высокую точку, откуда видны будут река, дома и вокзал, посмотреть, в чем дело.

А еще очень хотелось попробовать, получится или нет влезть на самую верхушку елки — не той, что пониже, густой и зеленой, потому что там иглы и ничего не видно, а вот именно на сухую елку забраться, проверить — хватит ли храбрости, а история о проклятии наложилась сверху вроде условий игры в какую-нибудь из тех настолок, которыми мучил Никиту жених старшей сестры, считая, что это должно быть увлекательно. Это была тоже как бы настолка, только настоящая, с как бы настоящим, видимым глазу проклятием, настоящими реками и норами, с вполне осязаемой и видимой высотой, которую нужно было преодолеть дважды: сначала найти тропинку, которая вела на скалу, а затем вскарабкаться по веткам на самый верх.

Вика ничего не поняла, но согласилась, что нужно сходить туда. Хотя бы посмотреть, что там и как на скале. Пауль разобрался сразу, что к чему, зачем это нужно Никите, потому что до сих пор, наверное, смотрел на все вокруг в этом поселке как на что-то если не волшебное, то совершенно невозможное в его немецкой жизни. Еще до похода к барсуку Пауль, разглядывая, как светятся в темноте, слегка помаргивая, бледные неоновые трубочки на двух старых магазинных вывесках «Пиво. Воды» и «Продукты. Хлеб» написал Никите: «Fallout. New Vegas». И пусть это было совершенно то же, что приходило в голову Никите, когда он видел эти обведенные голубой рамкой розоватые буквы над большими зарешеченными окнами, но Никита только вывеску считал элементом, похожим на игровой, а Пауль все вокруг оглядывал тем же взглядом игрока в компьютерную игру.