На другом берегу (сборник) - [7]

– Неужели нужно умереть, чтобы просто взглянуть наверх? – воскликнула она.

– Зато, теперь он счастлив.

– И плачет от счастья?

– Да.

– Тогда не будем ему мешать.

12

Люди заполняли это пространство, это просторное помещение. Они медленно заходили, занимая свои места. А места эти строго соответствовали их положению в жизни, в их обществе. Впереди на высоких сидениях расположились граждане вполне уважаемые – в строгих, но дорогих костюмах и платьях. Дети их тоже находились рядом, они совсем не присмирели, но их одергивали и усмиряли няньки, которые были здесь и не давали устроить в этом месте площадку для игрищ. Дальше все выглядело проще – женщины в невзрачных платках, их мужья, дети. Эти тоже чего-то ждали, но были скромнее. А за ними уже совсем простая публика. Хотя, такое понятие было здесь неуместно – не публика, но действующие лица общества, в убогих одеждах, с такими же лицами (насколько лица могли быть убогими). Просто, эти не были отягощены почетными званиями и степенями, печатью богатства и знатности, потому были просто убогими. Но, в этот миг все эти люди сидели и ждали. А глаза их были устремлены туда, где должно было начаться действо, ради которого все собрались. Как волнительно ждать этого и как достойно занимать свое место!

У дверей поближе к первым рядам возникло движение. Какие-то в черном, большие и сильные, возникнув из ниоткуда, подвинули прочих, бывших здесь и не готовых к такому. Их потеснили, но вежливо дали понять, что не место им в этих рядах. И, наконец, явились еще несколько человек – видимо, самых сильных мира сего – которых ждали в последнюю очередь, но в первых рядах. Теперь собрались все.

И начинается:

Звучит музыка, волшебный голос ведет за собой, за мыслями и словами сокровенными, которые значат что-то. Видимо, значат многое для людей в первых рядах и в последних тоже. Звуки колоколов и органа средневековым звучанием уносят души страждущих в небытие, и глаза их светятся. Убогие и нищие, известные, знаменитые и богатые – все собрались здесь, они были не вместе, но рядом, а глаза их мерцали в темноте. Мать, потерявшая сына и тот, кто забрал его жизнь. Простолюдине и те, кто отобрал у них все. И эти, в строгих, но дорогих нарядах, так умело построивших жизнь за пределами этих стен, где остальным из далеких задних рядов уже нечем было дышать и платить – за них, за себя и за прочих. А сколько еще тех “прочих”? Но глаза светились и в дальних рядах и повсюду.

А сверху из небольших окошек, пробивались лучи яркого света. А за ними в немыслимой дали, за пределом этого здания (если оно вообще имело предел) находилось бесконечное небо, космос и что-то еще. И свету этому было все равно – первые эти ряды или последние. И космосу тоже все равно было, а кому-то еще тем более. И освящал этот свет весь зал, всех людей немыслимыми яркими лучами, да так, что не оставалось места для тени. И тут становилось понятно – исходит он не из первых рядов, и сцены здесь нет вовсе. Сияет он сверху. И уже не имеет значения, в каких рядах сидишь, в чем одет, убогий ты или праведник. Потому что небо и космос, и что-то еще, они бесконечны, они едины для всех. И теперь эти люди думают. Может быть, на короткое мгновение, но задумываются: – Что же будет?…

– Как странно эти стены их объединили, – была потрясена она, – наконец, они вместе.

– Да, вместе, – отвечал он. – Эти люди вспоминают, что рано или поздно придется предстать перед Ним.

– Как прекрасно будет остаться с Ним наедине, оказаться самим собою. Взять то, что смог унести – что имело смысл, достать из-за пазухи дела свои и мысли, а остальное бросить, оставить здесь навсегда и предстать наконец перед Ним…

– И что будет тогда?

– Вот и думает каждый из них – что же будет тогда?… Что будет?…

Послесловие

– Я устала.

– Неправда.

– Я очень устала.

– Потерпи еще немного.

– Я не умею терпеть. Я устала быть никем. Ты знаешь – мы ничего не умеем!

– Зато можем все. Осталось совсем недалеко до того места, до того города и той зимы. Не волнуйся – все возвращается, и мы возвращаемся тоже. Пойдем туда…

Они стояли, едва касаясь заснеженного тротуара, и им было очень хорошо вот так, вдвоем. Снег, как когда-то падал, наметая новогодние сугробы. Заносил улицу и машины, деревья и провода, свисающие со столбов, крыши домов и весь этот город. И весь этот мир.

– У них прошел целый год, – сказал он.

– Как будто ничего не изменилось. Снова снег, тротуары, заметенные сугробами.

– Я хотел напоследок снова прийти сюда, – сказал он. – Попрощаться с этим городом и людьми, которые спят в теплых постелях.

– И не знают, как здесь красиво и хорошо, – добавила она.

– Да, хорошо, пока эти улицы пусты, – согласился он.

– А помнишь ту огромную черную собаку? – воскликнула она, – ее больше на этой улице нет. Наверное, теперь она совсем в другом мире – в далеком и теплом…

– …где никогда ничего не случается и не надо искать люк, который согреет тебя. Искать еду тоже не надо. Ничего не надо. Только ждать, когда ты снова вернешься в этот мир, и станешь кем-то еще. Снова будешь бороться…

– И побеждать? – спросила она. – А если повезет – будешь любить?…