На дорогах Афганистана - [35]

Ноги пастуха были обернуты полотном в несколько слоев. Я опросил его, зачем это надо. Тогда пастух прервал на время свою работу, быстро опустил руку в воду и вынул пиявку величиной с большой палец.

Холодная, вкусная родниковая вода заметно прибавила нам сил. Распрощавшись с седобородыми старцами, мы двинулись в путь к Айбаку.

Саид, видимо, очень нервничал. Он сидел прямо в дверях чайханы на углу улицы и при виде нас сорвался с места и побежал навстречу.

— Почему так поздно? В восемь мы должны быть у начальника округа, — в голосе его слышался упрек.

Начальник, как выяснилось, решил совместить официальную аудиенцию с частным приемом у себя дома.

Душ из лейки, которую высоко держал Исмаил, переодевание и легкая трапеза отняли всего несколько минут. Ровно в восемь мы уже стучались в ворота сада местного сановника.

Домой возвращались далеко за полночь. Окружной начальник не только доказал нам свое расположение, угостив ужином, но и официально пригласил на праздник независимости. Это несколько спутало наши планы. Мы собирались к Гумелям, но, в конце концов, первый день праздника можно было провести и в Айбаке, а второй и третий — в Баглане.

ДЖАШН [20]

Сразу за городом начиналось обширное поле, отделенное от последних строений рядом пирамидальных тополей. Во время празднеств здесь сооружалась трибуна и на высоких флагштоках укреплялись флаги.

Когда в десять утра мы приехали сюда, на площади перед трибуной уже толпилась разряженная публика. Неожиданно появился полицейский в новом мундире с перекрещивающимися на груди белыми полосами. Он приветствовал нас по всем правилам и доложил, что начальник ждет на трибуне, затем полицейский двинулся вперед, прокладывая нам путь.

Окружной начальник встретил нас очень радушно и представил местным властям: начальнику полиции, руководителям почты и казначейства.

Но вот начальник поднялся, слегка перегнулся через барьер трибуны и произнес праздничную речь.

Джашн имеет свою традицию. Это праздник независимости, которой народ Афганистана добился в 1919 поду в упорной борьбе против английских колонизаторов.

Когда начальник округа закончил свою речь, слушатели наградили его аплодисментами.

Меня охватило вдруг неодолимое желание принять активное участие в празднестве. Я поднялся с места и потянул за собой Саида. Решимости моей не сломили ни выражение удивления на лицах Зыгмунта и Конрада, ни беспокойство Бронека.

Саид быстро понял мои намерения. Он подошел к начальнику и сказал ему несколько слов, на что тот ответил утвердительным кивком головы.

Я приблизился к барьеру и ощутил на себе тысячи недоверчивых взглядов. Впервые в этих краях иностранец, чужой по вере, по языку и, видимо, по духу, обращался к народу. И старики, и чернобородые, с пламенным взором мужчины, и совсем молодые парни наверняка недоумевали: что этот инженер-чужеземец может сказать в день их праздника?

Саид, взволнованный до того, что у него дрожали руки, выжидающе посмотрел на меня.

Совершенно неподготовленный, я старался говорить короткими, ясными фразами, которые можно было бы без труда перевести на дари. С тех пор прошли годы, и я уже не в состоянии дословно воспроизвести свою речь. Я говорил о свободолюбии народов Афганистана и моей родины, о том, что и у нас, в Польше, и в Афганистане нужно много строить. О том, что мы приехали сюда помочь строить дороги. Закончил я добрыми пожеланиями, особо подчеркнув нашу симпатию к пародам Афганистана.

Когда прозвучали последние слова перевода, сделанного Саидом, раздались бурные аплодисменты. Громче всех хлопал сидевший перед самой трибуной Гулям. Окружной начальник от души пожал мне руку.

Я вновь оказался на своем месте. Лица коллег уже были спокойными и веселыми. Конрад Даже выразил свое одобрение. Но наибольшее удовольствие доставил мне Раим. Он подошел со сложенными на груди руками и глубоко вздохнул, глядя в небо.

— Ай, инженер-саиб, а-а-эй!.. — В голосе его было столько трогательного восхищения, что я чуть не расплакался.

Потом состоялся парад всадников, закончившийся праздничными залпами. Стреляли как из современных маузеров, так и из старинных кремневых ружей. После полудня предстояли конные состязания — бузкаши, а потом банкет.

Когда около четырех часов мы вновь появились на трибуне, то там уже находился начальник округа с женой и матерью. На голове v обеих женщин были шелковые платки, глаза предохраняли от солнца темные очки. Сидели они в закрытой с трех сторон ложе. Впервые я увидел здесь женщин без чадры.

Как выяснилось, никто не заставлял их открывать лицо. Отменялось лишь право отца или мужа карать женщину, появившуюся на улице без чадры. Слух о запрете носить чалму также оказался ложным. Был издан, по-видимому, приказ для офицеров и государственных служащих всячески содействовать прогрессивным начинаниям в области быта.

Мы ожидали начала состязаний. На поле перед трибуной гарцевали на лошадях сто всадников. Среди них были совсем молодые наездники в кожаных или меховых шапках и более солидные — в чалмах и стеганых халатах.

Кони были разные. Особое внимание обращал на себя рослый вороной жеребец, напоминающий арабского скакуна, но размерами значительно превосходивший представителей этой породы. Позже я убедился, что разной породы кони выполняют различные функции в игре. Тягловые, выступая в роли игроков в регби, теснят толпу всадников, чтобы открыть своим наездникам доступ к туше барана. Скаковые используются для погони. На особо выносливых и ловких скакунах — игроки, которые должны унести добычу.