На далеких рубежах - [38]

Любителей театрального искусства оказалось более чем достаточно, поэтому отбирались самые одаренные. Создали жюри, в состав которого Байрачный ввел Скибу и Калашникова — своих лучших друзей. Перед жюри демонстрировали свои способности певцы, танцоры, музыканты, мастера художественного слова.

В этот вечер к руководителю художественной самодеятельности явились двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный.

— Мы — подражатели! — отрекомендовался высокий.

— Кому же вы подражаете? — заинтересовался Байрачный.

— Тарапуньке и Штепселю.

— Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас?

— Отчего же? Для этого и пришли.

Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри, неприятно поразил внешний вид «Тарапуньки». Поля панамы выгнуты, и она скорее напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной убор. Голенища — в «гармошку», гимнастерка нараспашку, взъерошенные волосы, как мокрое мочало, свисало на ухо.

— Вы, кажется, из второй эскадрильи? — спросил капитан.

— Так точно! — браво выпалил «Тарапунька».

— Фамилия:

— Рядовой Баклуша.

— Комсомолец?

— Никак нет, товарищ капитан!

— Взыскания имеете?

Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам…

— Взыскания имеете? — повторил свой вопрос замполит.

— Наряд вне очереди… Да я уже чистил картошку на кухне… Отбыл.

— За что получили?

— За кровать.

— Точнее.

— Показалось старшине, что кровать плохо заправлена.

— Показалось, говорите? А прежде имели взыскания?

— Имел, то есть так точно!

— За что? Отвечайте подробно.

Баклуша выпрямился, побледнел.

— Полез я в кабину самолета проверять приборы и нечаянно нажал на кнопку противопожарного устройства. Фюзеляж залило. Инженер — выговор. А один раз за опоздание из отпуска гауптвахту дали. Еще выговор был за нарушение формы…

— Такому, как вы, — покачал головой замполит, — мы, пожалуй, не сможем предоставить место на солдатской сцене. Поняли?

— Так точно! Разрешите идти? — спросил Баклуша, сожалея, что нарвался на замполита.

— Нет, — возразил тот. — Доложите своему командиру, что я сделал вам замечание по поводу внешнего вида. Чуб остричь, «гармошку» ликвидировать, панаму привести в соответствующий вид. Что вы туда напихали? Почему она у вас так раздулась? А ну-ка, дайте сюда.

— Картон здесь, товарищ капитан.

Замполит снял свою панаму.

— А я вот хожу без картона, и, представьте себе, голова не болит… Чувствую себя великолепно…

— Да у меня она, товарищ капитан, тоже не болит! Вы уж разрешите нам выступить…

— Нет, не разрешу. Выступать перед зрителями могут лишь примерные воины.

— Я тоже буду таким.

— Вот тогда и в художественную самодеятельность примем. А сейчас идите в свое подразделение.

— Есть!

Растерянный и обескураженный, солдат повернулся через правое плечо. Замполит хотел было еще поговорить с ним, но тут зашли девушки. А отчитывать молодого парня при них он счел нетактичным.

— Мы не помешали вам? — спросила Лиля, заметив обескураженного солдата.

— Нет, нет, присаживайтесь, — сказал замполит, как всегда улыбаясь одними уголками губ.

Байрачный и Скиба, здороваясь с девушками, поднялись с мест. Затем Байрачный обратился к Лиле:

— Вы, кажется, играете на пианино?

— Да, если нужно будет аккомпанировать, то я могу, — ответила девушка.

— Как же! Пианистка нам крайне необходима.

Лиза Жбанова в свою очередь выразила желание участвовать в драмкружке.

— Тоже хорошо, — ответил Байрачный. — Но вам придется прийти тогда, когда мы подыщем пьесу. Так и запишем. И роль укажем потом.

Вопреки желанию подруги Лиля поспешила домой. Не выходили у нее из головы слова Лизы о поступке Телюкова. Неужели это правда? Неужели Телюков способен на такие подлости?

Услыхав в небе гул самолета, Лиля остановилась и почему-то подумала, что это летает Поддубный.

Чутье не изменило ей. Майор гонялся за контрольной целью, которая неожиданно появилась над Кара-Кумами с юго-запада.

Наведение осуществлял тот же штурман-наводчик, который подавал команды, чтобы «противник» обозначал себя фарой. Наводить как следует он не умел. Несмотря на то, что Поддубный своевременно поднялся в воздух и четко выполнял команды, штурман до сих пор не мог свести его с целью.

У летчика начало рябить в глазах от долгого и безуспешного наблюдения за зеленовато-серым экраном бортового локатора, от многочисленных разноцветных колпачков на доске приборов.

На какое-то мгновение он вынес взгляд за борт кабины. Над головой и сбоку мерцали звезды, а под фюзеляжем тянулись пески, облитые лунным светом, отчего пустыня напоминала тундру, покрытую снегом…

В наушниках послышался голос Гришина.

— Ваша высота?

— Девять.

— Держитесь ее. Курс 260. Скорость 90.

«Ого, как далеко очутился я от цели», — подумал Поддубный, вдыхая кислород через маску.

Пять минут спустя Гришин дал команду развернуться вправо на девяносто градусов. Потом — взять еще вправо. И как только летчик выполнил эту команду, на экране засветился крестик — это означало, что цель и самолет на одной высоте.

«Ну, Лобачевский!» — восхищенно покачал головой Поддубный.

Маневрируя, он начал загонять метку цели в «лузу».

Но неожиданно она исчезла.