На дачу к Короткевичу - [12]

— Я знаю, — кивнул Онджей. — Людям нравится смеяться над другими. Над собой — нет.

Все остальные дни я с тревогой следил за Онджеем. Он, впрочем, ничем не выделялся среди поэтической братии: читал стихи, произносил тосты, ездил со всеми на экскурсии.

Самая большая делегация на фестивале была из Польши.

— Почему так много поляков? — спросил я Леонида, организатора фестиваля.

— А они все то ли родились здесь, то ли корнями отсюда, — объяснил Леонид. — Барбара вон родилась в Ружанах и венчалась в здешнем костеле.

Барбара была поэтесса из Лодзи. Она сразу признала во мне земляка, не чуждого проблемам поляков.

— Откуда пан знает польский? — спросила она.

— Учил в университете, — сказал я. — У меня и кошка Бася.

Барбара пылко обняла меня и трижды поцеловала.

— По-русски, — объяснила она. — Русские мне нравятся тем, что целуют не два раза, а три.

— А вот остальным в Европе они не очень нравятся, — засмеялся я.

— Потому что они вас плохо знают. А вот если бы родились на кресах всходних...

Я понял, что поляки никогда не забудут об отторгнутых территориях. Впрочем, о них помнят и немцы. Кто у кого больше отнял?

— Не надо ничего отнимать, — сказала Барбара. — Надо давать друг другу. Заходите ко мне вечерком в гости.

— Обязательно, — сказал я.

Заходить к поэтессам в гости я зарекся лет тридцать назад и не собирался изменять этому правилу.

Вечером нас повезли к одному из местных фермеров, который изготавливал отменную «зубровку». Онджей снова подошел ко мне со стаканом в руке.

— Жалко, что здесь не пьют пиво, — сказал он.

— Вот пиво, — взял я со стола бутылку.

— Это не пиво.

Онджей старался быть корректным в выражениях, и это его выгодно отличало от других. Украинские поэты, к примеру, пытались устроить обструкцию каждому, кто заговаривал с москалем.

— Пока будет продолжаться российская агрессия, — воинственно посмотрел в нашу сторону поэт Олексий, — мы с россиянами не общаемся!

К нему подошел Карел Ткач, словацкий поэт.

— А американской агрессии вы не замечаете? — спросил он. — Только российскую?

В Кареле было метра два роста, и он нависал над Олексием, как аист над лягушонком.

Олексий дернулся, но ничего не сказал. Все-таки он был мелковат, чтобы вступать в дискуссию с таким крупным собратом по перу.

— Здесь тоже демократия, но другая, — сказал Онджей. — Без наручников.

— Без наручников — это уже диктатура, — усмехнулся я. — Может, тебе куда-нибудь уехать из Праги?

— Я хочу жить на родине, как солдат Швейк, — сказал Онджей. — Мы с ним похожи.

С этим нельзя было не согласиться. Почти каждый из поэтов похож на Швейка. Все они говорили друг другу правду и ничего, кроме правды.

Интервью

Я работал в «Литературной газете», вел российско-белорусское приложение «Лад» и временами наведывался в Минск. В этот раз я приехал на книжную ярмарку, которая ежегодно проходила в феврале.

На стенде Постоянного Комитета Союзного государства, где лежала «Литературка» с «Ладом», народу было немного, и я отправился осматривать другие стенды. На них и знакомые встречались, не все еще вымерли. Хотя молодежи, конечно, вокруг было значительно больше, чем бывших сослуживцев.

— Можно у вас взять интервью? — подскочила ко мне бойкая девушка с микрофоном в руке. — Для первого республиканского канала.

— Отчего же нельзя, — остановился я, — сам когда-то на телевидении работал.

Оператор навел на меня камеру, девушка размотала микрофонный шнур, чтобы не стеснял движения. Чувствовалось, работа телевизионной ведущей доставляла ей удовольствие.

«В мои времена теледивы были нисколько не хуже», — с оттенком легкой ревности подумал я.

— Представьтесь, пожалуйста, — сунула мне в нос микрофон ведущая.

— Алесь Кожедуб, писатель, — сказал я, предварительно откашлявшись.

Девушка вдруг отпрянула от меня, микрофон выпал из ее рук. Она нагнулась за ним и запуталась в проводах.

— Стоп! — сказал оператор. — Начинаем сначала.

— А вы живой?.. — с ужасом спросила девушка, выпрямившись.

— Конечно, — сказал я.

Мне тоже стало не по себе. Неужели по Минску разнесся слух, что я уже того?..

— Я по вашей повести «Лесовик» защищала диплом, — дрожащим голосом сказала девушка, — и думала, что вы уже давно умерли...

Ну да, для этой юной особы со стройными ножками и полной грудью, хорошо видной в вырезе кофточки, я был стар. Но не настолько, чтобы считаться давно умершим.

— Нет, милая, живой, — сварливо сказал я. — А вы, кроме «Лесовика», еще что-нибудь мое читали?

— Не читала, — опустила она голову.

— Вон на том стенде, — показал я пальцем, — через пару часов будет презентация моей очередной книги. Называется «Эликсир жизни». Вы ведь хотите жить вечно?

— Что? — снова подняла на меня глаза девушка.

— В юности об этом не задумываются, — вздохнув, сказал я, — но лет через десять в вашу хорошенькую голову придет мысль, что неплохо было бы узнать секрет эликсира жизни. А в моей книге об этом написано. Но лично вам думать об этом еще рано.

— Честное слово, я приду! — Девушка закрыла рукой вырез на кофточке. — Пожалуйста, извините меня!

— Извиняю, — кивнул я.

— А интервью? — запротестовал оператор.

— В следующий раз, — сказал я. — Жалко, вам диссертацию защищать не надо. Хорошая была бы тема — «Эликсир жизни в произведениях Алеся Кожедуба».