На что способна умница - [88]

Вероятно, ввиду огласки, которую получил их случай, налоговые органы словно вознамерились усложнить им жизнь. Под предлогом изъятия уплаченных авансом денег им отключили газ, и добиться, чтобы его снова включили, оказалось непросто. Почту им приносили с опозданием или вскрывали в надежде перехватить присланные деньги.

Наконец их мебель и прочее имущество были проданы с аукциона. Мэй и ее мать составили список самых дорогих им вещей и сумели выкупить их почти все, хотя тайная надежда Мэй на то, что на продажу выставят их альбом с фотографиями, не оправдалась. Но денег, собранных на аукционе, вместе с деньгами, конфискованными у газовой компании, хватило, чтобы выплатить долг.

— Надеюсь, устраивать то же представление в будущем году вы не планируете, — ворчала миссис Барбер. За последний год свойственное ей выражение сговорчивости — «как вам угодно, мэм», — утратило естественность.

Мама поморщилась, хоть и едва заметно. О будущем Мэй не подумала, но, конечно, если уж решено не платить налоги, пока женщины не получат право голоса, придется держать слово и не платить. И сколько же это будет продолжаться? Вероятно, много лет. Впервые Мэй по-настоящему разозлилась на мать и вместе с тем пришла в замешательство, прекрасно понимая, что сама наверняка поступила бы точно так же. Но это, по крайней мере, было бы ее собственное решение.

Она так и не поняла, чем объясняются ее чувства: эгоизмом, недостаточной преданностью делу или тем, что поступок ее матери по отношению к их семье свидетельствовал о том, что она перешла черту и достигла точки, откуда нет возврата.

И все же пока можно было вздохнуть свободно, в чем настоятельно нуждалась Мэй. Ей семнадцать. В июле она покинет школу, и тогда придется решать, чем заниматься дальше. Она понимала, что надо подыскать какую-нибудь работу — этого от нее ждут, и сама она ничуть не против. Но представления матери о работе во время войны — об антивоенной деятельности — уже вызывали у Мэй чувство неудовлетворенности. Как бы активно ни проводились кампании, сколько бы протестных акций ни устраивалось, петиций ни подписывалось и речей ни произносилось, это, казалось, ничего не меняет. Чем дальше, тем сильнее обескураживали и удручали подобные мысли.

Мэй подумывала о дешевом ресторане и фабрике игрушек, где работала мама Нелл. По крайней мере, такая деятельность хоть чем-то полезна. Может, она даже спасла Берни жизнь.

Чем старше становилась Мэй, чем чаще гадала, какого рода перемен хочется добиться ей. Пару лет назад под этими переменами она подразумевала уличные выступления, стремление во всеуслышание рассказать всем, кому только удастся, в чем именно и насколько они заблуждаются. А теперь… она уже ни в чем не была уверена. «Слова — это не дела», — говорили миссис Панкхёрст и ее суфражистки. Мэй размышляла, какой смысл они вкладывают в эту поговорку. Порча картин и взрывы в домах тут явно ни при чем. Но… в голову Мэй порой приходила мысль: не лучше ли просто построить дом, чем кричать, как это ужасно, что у кого-то его нет?

— Тебя не бесит? — спрашивала ее мать. — То, как мало существует работ для женщин? Учительница, компаньонка, секретарь… Как чудесно было бы, если бы и после войны женщины смогли работать автобусными кондукторами, водителями и санитарками в армии!

— Хм… — Мэй, конечно, соглашалась с ней, но… — А я бы не отказалась поработать учительницей, — сказала она.

МАРТ 1917 ГОДА

Женушка-хлопотунья

Как холит дом уютный свой

Прилежная жена!

Как в нем хлопочет день-деньской,

Усердия полна.

Как тонко режет хлеб она,

Как скупо мажет джем!

Ведь нет яиц, и ветчина

Отсутствует совсем.

Все магазины обойти —

Ее священный долг.

Круп, мяса, масла не найти,

А цены — просто шок.

И остается лишь молить,

Чтоб при дороговизне

Святого духа и любви

Хватало нам для жизни!

Нина Макдональд. Детские стихи военного времени

Доводы

— Мэй! Неужели это ты?

Мэй не сразу узнала женщину с повязкой Красного Креста на рукаве, а когда узнала, ахнула:

— Сэди!

Она почувствовала, как на ее лице сама собой расплывается улыбка. И удержаться от нее просто невозможно. Сэди, и это после стольких лет! Сэди!

— Как я рада тебя видеть! — честно призналась Мэй. Сэди казалась дверью в другое время, когда все ныне разрушенные дома были новенькими и стояли прочно. Сэди!

За три года, пока они не виделись, Сэди изменилась почти до неузнаваемости. Стерлась алая помада, исчезли маленькие серьги, и отсутствие головного убора уже не выглядело вызывающим. Она была обута в армейские с виду ботинки, а ее шинель казалась такой вытертой, словно служила ковром на деревенских танцах.

— Чем же ты занималась? — спросила Мэй, и Сэди начала подробно рассказывать: водила машину скорой помощи — нет, не на фронте, а здесь, в Лондоне, развозила раненых с вокзалов по военным госпиталям.

— Хочу попасть на фронт — и, наверное, скоро попаду, только это так трудно…

Вид у нее усталый, отметила Мэй, и не такой юный, как три года назад, — и неудивительно, заключила она. Все знали, как переутомляются добровольцы медицинской службы, медсестры, водители машин скорой помощи. Как странно думать, что Сэди водит скорую!