На что способна умница - [53]

Мэй захихикала.

— Ручаюсь, кайзер не стал бы, — сказала она. — Он точно был несносным мальчишкой. Но знаете, миссис Барбер, все ведь не так. Воюют не мистер Асквит и кайзер, а простые люди, такие как мы. И если даже кому-то не хочется воевать, он просто вынужден смириться. Была прекрасная статья на эту тему, мне мама показывала. Там говорилось, что правительству не следует позволять принимать решения во внешней политике, пока все граждане страны не проголосуют за эти решения — все, понимаете? И женщины тоже. Женщины ни за что не проголосовали бы за войну, миссис Барбер, так только мужчины делают. Если бы нам только дали право голоса, войны вообще прекратились бы, навсегда.

Давние доводы вспоминались легко, но теперь они казались немного неубедительными даже самой Мэй. Она уже успела увидеть, с какой удручающей готовностью женщины посылают своих мужей и сыновей во Францию. Миллисент Фоссет возмутила маму заявлением, что даже заикаться о мирных переговорах — уже предательство, и это заявление обескураживало как идущее вразрез с официальной позицией большинства членов ее организации. Если старая миссис Панкхёрст переменила мнение — это одно дело, но чтобы и миссис Фоссет!..

Миссис Торнтон в бешенстве вышла из организации — и, следует отметить, не только она одна. Но все равно. Мэй импонировала сама мысль о современной женщине, женщине двадцатого века, способной избавиться от устаревших традиций викторианской Англии. Глубокую подавленность внушало открытие, что и современная женщина, оказывается, в своем национализме и стремлении развязывать войны недалеко ушла от женщины викторианской эпохи.

Миссис Барбер понимала это так же хорошо, как и Мэй, но молчала. Мэй и ее мать она любила, как родных детей, но считала обеих неисправимо наивными и не видела причин избавлять их от странной и забавной веры в присущую человеку доброту. Квакеры считали, что Бог есть в каждом. Но миссис Барбер думала, что существуют и исключения.

— Да уж! — сказала она Мэй. — Мысль чудесная, детка, но мистер Асквит, знаешь ли, не пустит твою мать в Нидерланды вести переговоры с немцами. Да еще, пожалуй, арестует ее как шпионку и отправит в тюрьму.

— Маме все равно, — заявила Мэй. — И мне тоже. Пусть мистер Асквит только попробует!

Утешение

Этот декабрьский день нагонял тоску. Нелл, которой было невыносимо даже думать о возвращении домой, повернула вместо этого к дому Мэй. По крайней мере, у нее тепло. (Хотя на самом деле не очень: камин в гостиной вечно капризничал, чадил и гас, а в комнате Мэй огонь летом разводили, только когда она болела. Так что у нее холоднее, даже чем у Нелл. Но Мэй охотно одалживала гостье свои свитера. И еще они прибегали к другим способам согреться, когда оставались вдвоем.)

По крайней мере, там тихо. И можно было спокойно подумать.

И есть еда.

Но еды в последнее время стало меньше, чем прежде. Никто теперь не ест вдоволь, даже господа. Нелл никогда не знала толком, сколько денег у семьи Мэй, и, конечно, не спрашивала. У них и прислуга, миссис Барбер, и красивый дом, и дорогущая школа для Мэй, да и сама миссис Торнтон явно из благородных. Но вместе с тем Мэй носит штопаную, поношенную и неказистую одежду, а ее матери приходится работать, да еще этот неисправный камин и воркотня миссис Барбер, что хлеб дорожает и едят они одни овощи. Если питаешься одними овощами, значит, не при деньгах и не можешь позволить себе жаркое хотя бы по воскресеньям. А в семье Нелл даже сейчас, в нужде, чай заедали хлебом с говяжьим жиром.

Так что все это выглядело загадкой. Видно, у благородных свои правила. Хотя насчет еды никто ни слова не говорил, у Нелл сложилось впечатление, что все сочувствуют ей, все рады ее приходам, но, пожалуй, все-таки невежливо заходить в гости постоянно. Особенно при нынешних ценах, да еще когда мама Мэй так занята своей антивоенной работой, что ей некогда давать уроки музыки.

Это, само собой, не значит, что лучше к ним носа не казать. Но все-таки… М-да. В общем, она поняла.

Нелл и вправду понимала. Она была болезненно самолюбива и скорее умерла бы, чем дала миссис Барбер повод считать, что она пользуется щедростью Мэй. В итоге она отклонила столько приглашений, что Мэй уже терялась в догадках, не зная, чем оскорбила ее. Да еще стояла глубокая осень, и посидеть в парке, как летом, было уже нельзя. А у Мэй — учеба и уроки по вечерам. И много других «да еще и»…

Но совсем не видеться с ней Нелл не могла. Мэй была для нее как опиум. Как бренди в морозный день. Как удар током. От нее все зажигалось. При чем тут мелочные мысли о хороших манерах, если ее ждет Мэй?

И она все равно приходила.

Просто приберегала Мэй для самых тягостных и безысходных дней.

Сегодня выдался как раз такой. Тем утром ей предложили работу помощником молочника. Но на новом месте она продержалась всего пять минут, а потом прежний помощник, явившийся с опозданием, завопил ожесточенно и ревниво:

— Да как же вы могли нанять ее, мистер? Она же девчонка!

— Сдурел, что ли? — грубо оборвал его молочник и вдруг засомневался: — Это правда?

Нелл медлила, а тем временем мальчишка продолжал вопить: