На что способна умница - [18]

— Не думаю, что кому-нибудь из хампстедских суфражисток доводилось попадать в тюрьму, — осторожно произнесла Ивлин. — Но у мисс Уилкинсон наверняка найдутся такие знакомые. Попробую что-нибудь предпринять.

Гостья к ужину

— Можно мне пригласить к нам на ужин подругу? — спросила Мэй. Шел вечер, она делала задание по французскому за обеденным столом, напротив нее мать писала письма.

— Конечно, детка, — разрешила мать. — Я ее знаю?

— Нет, — ответила Мэй. — Мы подружились недавно. Но она тебе обязательно понравится.

Она написала Нелл официальное приглашение и отправила по адресу, который узнала от нее. Ответ пришел по почте: Нелл принимала приглашение, но объясняла, что заканчивает работу лишь в шесть часов, то есть немного позднее назначенного времени. Мэй сообщила об этом матери, которая удивленно подняла брови.

— Детка, кто же она такая, эта твоя подруга?

Мэй беззаботно отозвалась:

— Да так, один человек.

Но, когда Нелл позвонила к ним в дверь, Мэй открыла сама, не доверив эту задачу миссис Барбер и опасаясь, что в Нелл не узнают гостью, приглашенную на ужин. Нелл с нерешительным видом ждала на крыльце. Она знала, что у «господ» принято наряжаться к ужину, но ее единственной приличной одеждой было воскресное платье, которое она терпеть не могла. Будь она проклята, если наденет его в гости к этой новой… новой… не важно, кем ей приходится Мэй. Нелл с подозрением относилась к людям, которые лебезили перед высшим классом. И свирепо твердила себе, что если лейборист Кейр Харди может являться в парламент в матерчатой фуражке, хоть вокруг сплошь щеголи в цилиндрах, то и она явится к Мэй в рабочей одежде.

Но здесь, на чужом пороге, она вдруг задалась мыслью, что, возможно, допустила ошибку.

А Мэй по случаю визита Нелл сменила свой школьный сарафан на зеленое бархатное платье. Обычно они с матерью переодевались к ужину лишь в тех случаях, когда ждали гостей. Квакеры двадцатого века уже не нолые серые цвета, но осуждали неуместное стремление наряжаться. При виде Нелл Мэй просияла и так радостно воскликнула: «Привет! Входи! Пойдем знакомиться с мамой!», что тугой узел тревоги в сердце Нелл немного ослабел. Впервые она разрешила себе просто с нетерпением ждать, что будет дальше.

Похоже, Нелл растеряна, думала Мэй. И нервничает. Матери Мэй она кивнула и произнесла:

— Приятно познакомиться, мэм.

— И мне очень приятно, Нелл, — ответила миссис Торнтон. — Как благоразумно ты одета! И пожалуйста, не зови меня «мэм». В этом доме все равны.

На протяжении всего ужина Нелл вела себя тихо и отвечала на вопросы хозяйки дома, не поднимая глаз. Мэй с интересом слушала ее ответы и узнала, что у Нелл пятеро братьев и сестер, что ее отец грузчик, а сама она работает на фабрике, где делают джем. Ее застольные манеры были преувеличенно учтивыми, что позабавило Мэй, которая ожидала увидеть опрокинутые стаканы, как в «Больших надеждах». Мэй и не подозревала, что Нелл внимательно наблюдает за ними обеими, чтобы выяснить, как полагается вести себя за столом. А когда ее представили миссис Барбер, она невольно вытаращила глаза.

После ужина миссис Торнтон предложила:

— Почему бы вам не забрать по ломтику тминного кекса к себе в комнату, девочки?

И глаза Нелл округлились еще сильнее.

— Ух ты! — воскликнула она, едва они остались вдвоем. — Кекс когда захочется! Повезло тебе.

— Не когда захочется, а только когда миссис Барбер испечет, — поправила Мэй. — Лестница там, за гостиной.

Нелл открыла дверь гостиной — самой парадной комнаты в доме, единственной, где не было суфражистских листовок, газет, плакатов, розеток, давно заполонивших дальнюю комнату, мамину спальню и холл. Гостиная выглядела сумрачной, довольно старомодной, с чучелом ласки в стеклянной витрине, жесткой викторианской оттоманкой с потертой парчовой обивкой, на которую старались не садиться, и маминым пианино у стены. Нелл восхитилась:

— Ух ты, вот это комната!

— Ужас, правда? — отозвалась Мэй. — Мама в основном дает здесь уроки музыки. И мне полагается упражняться здесь, но я надеюсь уговорить маму позволить мне бросить занятия. Из меня все равно не выйдет хорошей пианистки, а ты себе представить не можешь, какая это скучища — каждый день барабанить эти жуткие гаммы.

Нелл не ответила. Мэй бросила взгляд на нее: ей показалось, что Нелл растеряна. И Мэй вдруг задумалась, не выражал ли ее возглас «ух ты!» восхищение.

— Пойдем, — позвала Мэй. — Я покажу тебе, что наверху.

Спальня Мэй была обставлена довольно просто: постель под розовым покрывалом, репродукция «Сэра Изюмбраса на переправе» Джона Эверетта Миллеса над каминной полкой, туалетный столик с зеркалом, который переехал в комнату Мэй, потому что пошел пятнами, и фарфоровая пастушка — подарок от бабушки Мэй. В маленьком книжном шкафу на трех полках в беспорядке лежали книги, был комод, потому что не влезал ни в одну комнату, а массивный гардероб красного дерева достался в наследство от дяди. К раме зеркала на туалетном столике Мэй прикрепила художественные почтовые карточки — почти все на суфражистскую тему, хотя одна носила название «Дивный день в Маргейте», а еще на двух изображались аристократки. Обе были в бальных платьях и смотрелись в простой комнате довольно неуместно. Мэй заметила, что Нелл разглядывает их, и сказала, указывая на темноволосую даму в длинном шелковом платье: