На богомолье - [2]

— Это грех, грех! — торопливо сказала она и быстро, чтобы никто не заметил, вытерла глаза краем грязноватого, но когда-то белого платка. Дети получили по куску серого хлеба, по паре сваренных в мундире картофелин и воду из запыленной, наполненной утром на автобусной станции пластмассовой бутыли. Сережа быстро съел свою порцию, мать легко отдала ему и свою долю. Марии не хотелось есть. Тело ее, может быть, и нуждалось в пище, но душа, переполненная радостью, торопилась к небесному, возвышенному и не принимала материального. Рассеянно она взглянула за ограду. Огромная, вытянутая в колонну толпа паломников уже редела — растянувшись по дороге на несколько километров, сейчас она сужалась змеиным хвостом. Если впереди и в середине шествия молящиеся шли плотной густой массой, то теперь последние страждущие напоминали скорее усталых экскурсантов, отставших от своей оживленной, гулко рокочущей группы.

«Не догнать нам своего места, будем в хвосте плестись», — с тревогой подумала Мария и стала торопить детей. Сережа, собиравший с застиранной рубашки упавшие крошки хлеба, был вполне готов идти, а вот Саша почти совсем еще не поела. Она все хныкала, старалась поудобнее примоститься на лавочке и прилечь и только пила воду.

— Доченька, ну скорее же! — с раздражением поторопила Мария и протянула руку, чтобы уложить назад Сашин паек в кусок затертой газеты. Сережа, залезший тем временем на дощатую калитку и пытающийся покататься на ней, искоса посмотрел: уберет ли мать сестрин хлеб или доест сама.

— Не хочу идти! Не хочу-у! — вдруг в голос заныла Саша и попыталась поймать материнскую руку и прижаться к ней лбом.

— Да что это за наказание такое?! — закричала Мария. В мыслях она была уже на дороге, и непредвиденная задержка ее рассердила. Она в сердцах вырвала у дочери свою руку и даже легонько подпихнула девочку с лавки коротким шлепком. Это вызвало у дочери новый взрыв плача.

— Сашка — канюка! Сашка — зануда! — от нечего делать и тоже пребывая с утра в раздраженном состоянии, в свою очередь, заныл от калитки Сережа. Орать он побаивался, потому что не мог предсказать, какой будет реакция матери. Вообще-то ему тоже не хотелось идти — ноги в штиблетах устали, но поскольку до дома было все равно далеко и развлечений там никаких не предвиделось, он предпочитал все-таки продвигаться вперед. Во-первых, интересно было посмотреть на икону, про которую мать прожужжала все уши еще за две недели до того, как они вышли из дома, а во-вторых, хорошо было бы найти того пацана, что шел с матерью впереди него. Сережа мечтал вздуть его хорошенько, а за что вздуть, он и сам толком не понимал: возможно, за то, что тот был выше его ростом и в очках, а очкариков Сережка не любил, и еще за то, что парень постоянно шел впереди него.

Саша от плача совсем обессилела и сползла с лавки прямо на землю, привалясь спиной к дымчато-серой доске. Мария, вся душа которой исстрадалась, до того хотелось ей поскорее очутиться в храме, повалиться там на холодный пол и забыться в исступленной молитве, сжала зубы в бессильном ожесточении. Закинув снова рюкзак за спину она подошла к дочери:

— Вставай, Саша, надо идти!

Но дочь осталась сидеть в прежней позе и только закрыла глаза, словно разбитая фарфоровая кукла с выпачканным, разбитым лицом.

— Сашка — зануда! Сашка — канюка! — монотонно, словно муха, подзуживал от калитки Сережа.

— Ты пойдешь или нет, паразитка! — взъярилась Мария. — Или тебе наподдать?!

Она наклонилась к дочери и стала трясти ее за плечо. Саша была в ее руках будто ватная.

«А что, если у нее температура?» — спустилась мыслями с небес на землю Мария и пощупала у девочки лоб. Он был прохладный, в мелкой испарине. «Нет температуры, а испарина от жары», — с некоторым облегчением подумала Мария и решила не гневить Бога. Молча подняла она Сашу на руки, призывно взглянула на сына — мол, хватит дурака валять — и опять вышла на дорогу. Сережа, не закрыв калитки, устремился за ней. Теперь они шли одни, а хвост колонны маячил довольно далеко перед ними.

«Ничего, что Боженька специально посылает нам испытания, — думала Мария. — Но скоро им настанет конец: и день перевалил уже за полдень, и к месту мы все-таки приближаемся».

Так, успокаивая сама себя, не обращая внимания на привычную боль в спине и ногах, Мария продолжала идти, напряженно вглядываясь в даль. Стены монастыря, столь хорошо видимые с места их отдыха, теперь совершенно скрылись за поворотом дороги. Сережка откровенно скучал и сбивал камушки. Саша затихла. Мимо Марии изредка проезжали машины — в основном «Жигули» и «Нивы», иногда еще сохранившиеся в глубинке «Запорожцы». Проехал и весь заляпанный высохшей грязью бывший колхозный трактор с красной надписью «Мальборо» на ветровом стекле, но Мария не замечала ни трактор, ни какой другой транспорт. Привыкшая к тому, что богомольцев не подсаживают в машины люди, едущие по чуждым ей мирским делам, она вяло отмахивалась от поднятой ими пыли, как беззлобно отмахиваются коровы от докучающих им мух и слепней. И вдруг какой-то шальной пропыленный «уазик» проехал было мимо нее, а потом неожиданно остановился.