На берегу великой реки - [80]

– Супротив шерсти, надо полагать. Тогда понятно. Кошачий род это не любит, – тоном знатока заключил Мишка. И, сорвав двумя пальцами листочек сирени, добавил: – Даже зайца супротив шерсти погладить – и тот начнет кусаться. У каждого свой карахтер.

– Характер, – осторожно поправил Николай. Мишка бросил на него взгляд, полный нескрываемого презрения:

– Учи ученого! Сам знаю.

Юлечка постаралась перевести разговор на другое.

– Я так люблю стихи! – воскликнула она. – Мой дядюшка – поэт. Не доводилось ли вам, господин Некрасов, читать в петербургских журналах сочинения Катанина?

– Катанина? – радостно воскликнул Николай. – Петра Васильевича?

– Откуда вам это известно? – изумилась Юлечка.

Как же! Николай встречался с ним. В чудесном, сказочном имении. С волнением, сбивчиво и торопливо начал он рассказывать о своей поездке в детстве в Костромскую губернию.

Юлечка то опускала, то удивленно поднимала глаза. Но когда Николай стал говорить о дорогом подарке, о стихах Пушкина, Мишка перебил его.

– Вы думаете, это правда, Юлечка? – хихикнул он. – Выдумывает он, ей-богу, выдумывает. Это у него – воображательная фантазия. Они, виршеплеты, все одним миром мазаны.

Николай растерялся, покраснел, как рябина осенью. Зачем Мишка ставит его в такое глупое положение? Юлечка, пожалуй, и поверит.

– Хотите, я сейчас эту книгу принесу? Она у меня на квартире… Недалеко, – дрогнувшим голосом произнес Николай.

– Ха! – хорохорился Мишка. – И никакой у него книжки нет. Выдумывает!

Николай обиделся и толкнул приятеля в грудь:

– Нахал! А еще в гости заманил.

В другом месте Мишка непременно дал бы сдачи, но сейчас ему не хотелось выглядеть драчуном.

– Ладно уж, – миролюбиво сказал он, – пошутили – и хватит. А то Юлечка бог знает что о нас подумает. Так?

– Нет, что вы, – успокоила девушка, – я понимаю шутки, – и она снова заговорила с Николаем:

– Мой дядюшка теперь далеко.

– В столице?

– Увы, – печально покачала головой Юлечка, – на Кавказе.

– На водах? Лечится?

– К счастью, он здоров.

– Что же он там делает?

– Ему приказали уехать туда.

– Кто приказал?

Юлечка ответила не сразу. В глазах ее отразилось беспокойство. Она приложила палец к губам:

– Тс-с. Третье отделение![31]

Николаю хорошо было известно, что о Третьем отделении надо говорить шепотом.

– Третье отделение, – повторила Юлечка. – Граф Бенкендорф…[32]

– Да бросьте вы про стихотворцев болтать, – прервал Мишка, которому надоело слушать. – Подумаешь, как интересно.

Юлечка вспыхнула:

– Мишель, когда вы научитесь быть вежливым?

Мишель! Николай чуть не прыснул от смеха.

Мишке это имя – как корове седло.

А тот вдруг засвистел и, небрежно сунув руки в карманы, снисходительно сказал:

– Можете любезничать вдвоем. Мешать не буду. И отошел в сторону.

Странно ведет себя Мишка. То ли шутит, то ли всерьез.

– Извините, господин Некрасов, – заторопилась Юлечка. – Мне пора. У меня урок.

Она поклонилась и исчезла. Потом из-за кустов сирени снова послышался ее нежный голосок:

– Господин Некрасов, а когда вы почитаете мне свои стихи? Приглашаю вас в гости. Пожалуйста, не отказывайтесь. У нас в доме все очень просто…

Подошел Мишка, блаженно ухмыльнулся:

– Ну, как Юлечка? Хороша?

– Девчонка как девчонка, – стараясь быть равнодушным, ответил Николай, – обыкновенная. Маменькина дочка.

– Вот и нет. Ошибаешься, – горячо заступился за Юлечку Мишка. – Она сирота. Мать у нее давным-давно умерла. А ты – «маменькина дочка»…

Без Юлечки стало скучно. И к тому же Андрюша начал ныть:

– Пойдем. Уже целый час прошел. Я рисовать хочу.

С недавних пор Андрюша повадился ходить куда-то на Волгу. С большим альбомом, с цветными карандашами. Ну, ни дать ни взять – художник!..

Вышли за ворота. По улице валом валил народ. Должно быть, опять где-нибудь пожар.

– Где горит? – спросил Николай торопливо проходившего мимо них пожилого морщинистого человека с засученными рукавами. Тот посмотрел на гимназиста, опасливо оглянулся и, постучав рукой по груди, ответил:

– Тут вот горит, тут…

В разговор вмешалась старуха в темном платье с опущенным на лоб черным платком.

– Злодеев казнить будут, – зашептала она. – На Сенной. Бают, на царя-батюшку они руку поднимали. Охо-хо!

Николая, словно ножом, резануло по сердцу. Две недели прошло с тех пор, как схватили Степана. Неужели будут казнить? За что? За какое преступление? Ведь они не поднимали руку на царя, они на земле лежали, Николай сам все видел.

– Побежим на Сенную, – предложил он брату.

– Один иди. После расскажешь.

Впереди застучали барабаны, раздался визгливый звук флейты. Барабаны били глухо, с перерывами, а флейта, словно по покойнику, голосила.

Николай догнал направлявшуюся к Сенной толпу. Стал пробираться дальше, туда, где грохали барабаны и пищала свистулька-флейта. Вот и солдаты. Их спины перепоясаны крест-накрест полотняными ремнями. Мерно, в такт шагам, качались на плечах тяжелые ружья. Шуршали белые, не первой свежести штаны из лосиной кожи, плотно обтягивавшие нахоженые солдатские ноги.

В толпе становилось все теснее. Приходилось действовать локтями. Толкались со всех сторон. Но Николай не замечал ничего. Глаза его упорно искали Степана. Где он, где?