На берегу великой реки - [78]

Присев на траву, Николай опрокинулся на спину, закрыл глаза. Гремела музыка. И кто-то нестройно и разухабисто выводил:

– Славный, державный, ца-арь православный…

А во дворе соседнего дома смертно заверещала свинья. Видно, кто-то приканчивал ее в честь приезда высокого гостя.

Каким тяжелым оказался этот праздничный день для Николая. Ах, Степан, несчастный Степан!

На Сенной

Мне выпало на долю с детства видеть страдания русского мужика.

Н. Некрасов

Была суббота. Занятия в гимназии закончились раньше, чем в обычные дни. До понедельника Николай свободен. Вот когда только полностью познается вся прелесть своекоштного[30] житья! Из пансионата Иуда, конечно, никого сейчас не отпускает, велит пуговицы чистить, койки заправлять. Потом, к вечеру, часа два псалмы будут петь. Умрешь от тоски! А тут – волюшка вольная, иди на все четыре стороны.

– Куда направимся, Андрюша? – спросил он брата, лежавшего с открытыми глазами на диване. – Может, просто по городу побродим?

– Пожалуй, – равнодушно ответил Андрюша. – Но далеко не пойдем. Дождь, верно, будет. У меня поясницу ломит.

Николай невольно улыбнулся:

– Эх ты – ни смолоду молодец, ни под старость вдовец…

Шагали не спеша, заложив руки за спину. С сонной Воскресенской улицы свернули на бойкую Торговую линию. Мрачно чернели здесь следы недавнего пожара. Лабаз, в котором едва не погибли бурмакинские парни, совсем обвалился. Только закопченная кирпичная труба торчала, как грязный шершавый палец, уставленный в голубое небо. В памяти Николая всплыла картина того утра, когда он увидел Степана. Где-то он теперь? Как себя чувствует?

У Знаменских ворот купили каленых семечек. Дружно грызли, выплевывая шелуху прямо на деревянный, выщербленный тротуар. Откуда такая сила в этих мелких сереньких зернышках? Попадутся они – не оторвешься. Так и тянут к себе, как магнит.

В самом центре города, посредине Власьевской улицы, поросшей пыльным подорожником, бродили куры. В грязной луже, блаженно переваливаясь с боку на бок, сладко хрюкала жирная свинья.

На углу улицы виднелась продолговатая, из жести вывеска:

Торговая лавка купца 1-й гильдии Златоустовского и К >0

На витрине аккуратно разложены пучки свежего лука, алой редиски, петрушки, сельдерея.

Мишка как-то похвалялся, что у его отца магазин в Санкт-Петербурге – настоящий дворец. Сам главный повар государя-императора в нем бывает. Заказывает для царской кухни огурцы, капусту, редьку, хрен, морковь, ранний картофель.

Сейчас Мишка, наверно, дома сидит, к экзаменам готовится. Только вряд ли его переведут в следующий класс. У него колами – пруд пруди.

Но Мишка и не думал корпеть над учебниками. Долговязая его фигура неожиданно вывернулась из-за угла. Он сразу заметил братьев и закричал на всю улицу, как в лесу:

– Эй вы, Некрасики-карасики! Куда путь держите?

Пришлось признаться, что бредут они без всякой цели, просто так.

– Эге! Иду туда, не энаю куда, – захохотал Мишка. Затем уже серьезно добавил: – Давайте-ка, братики, к нам. В гости. Кваску попьем. А?

Кваску? Николая передернуло. Но отказаться было неудобно, обидится Мишка.

– Только ненадолго, – сказал обычно молчаливый Андрюша. – На полчасика.

Дом купца Златоустовского стоял на Нетече – короткой, словно обрубленной, улице. Снаружи здание было мало привлекательньш. Окна нижнего этажа – подклета, неуклюжие, пересеченные вдоль и поперек железными прутьями, на ночь закрывались тяжелыми скрипучими ставнями. Второй этаж подслеповато и равнодушно смотрел на проходивших внизу людей полукруглыми стеклами-глазами.

Но за высокими воротами, откуда доносилось хриплое урчание собаки, картина сразу менялась. Просторный чистенький двор был посыпан крупным желтым песком. Все кругом утопало в зелени. Всюду цветы: на клумбах, на куртинах, вдоль прямых и узких дорожек. Чуть в отдалении виднелись грядки с укропом. Пряный, острый запах доносился оттуда.

– Дядя Потап! – закричал Мишка, завидев бородатого человека в длинном фартуке и метлой в руках. – Сделай милость, скажи Пелагеюшке, чтобы кваску медового нам подала. С клюквицей.

Вскоре явилась Пелагеюшка – большескулая, с лукавыми глазами-щелками молодица. Она принесла на подносе запотевший глиняный кувшин с квасом, три большие кружки – тоже из глины – с узорчатыми рисунками по бокам, и глубокое деревянное блюдо с духовитыми мочеными яблоками.

– Пейте, братики, на здоровье, – хозяйски потчевал Мишка.

Но Николай, с опаской наполнив кружку лишь наполовину, понюхал: не такой ли, как в «Царь-граде»?

Мишка понял сомнения друга, засмеялся:

– Настоящий квасок! Домашний. С изюмом. Пелагеюшка у нас мастерица.

Потом начал оживленно рассказывать:

– Слыхал? Позавчера Туношенка в участок угодил. Пьянехонек был – в стельку. На улице подобрали. Теперь до директора дошло. Как бы не выгнали его из гимназии. Куда он денется?

– Может, и не выгонят, – сказал Николай. – Может, обойдется. – Ему сделалось жалко Туношенского. В конце концов он очень несчастен. Неудачник! Оттого, видно, и пьет.

– Может, и обойдется, – согласился Мишка. – А наш Порфирий, думаешь, не лакает? Тоже закладывает душенька. Вино каждый-всякий любит.