На берегу неба - [72]

– Я ушел. Мне хватило пяти минут, чтобы понять, что мне не по нраву все эти встречи с прошлым…

– Вот как? – голос у моей бывшей учительницы изменился. Он стал чуть надтреснутым, и сквозь эту трещинку пробивались интонации старости. – Может быть, ты испугался? Но она не пришла.

– И правильно сделала, – отрезал я. – Нет смысла возвращаться назад…

Инна Иосифовна помолчала.

– А как же сочинение?

Я почувствовал безотчетный страх. Прошлое не отпускало, стоило мне вчера сделать один неверный шаг.

– Что – сочинение?

– Ты же писатель. Значит, знаешь, когда в жизни требуется поставить точку.

– Я не прогуливал…

– Прогулял. Просто вытеснил из памяти. А я не захотела портить тебе оценку за полугодие. Но мне интересно было бы знать, что ты, ты теперь, думаешь по этому поводу.

– Какому поводу?

– Темой сочинения был Блок.

Вот как. Удивительно, что я решил прогулять именно Блока – потому что именно с ним жизнь потом сводила меня не раз. Это были всегда короткие встречи, но очень важные. И последнее, чему я удивлялся совсем недавно, – почему, когда мы учились в университете, никто ни разу не упомянул хотя бы название его работы «Крушение гуманизма» – по ней можно было бы читать студентам отдельный курс, ибо в ней сказано не меньше, чем в знаменитом «Закате Европы» Шпенглера… Блок… Не хотелось оставаться у него в долгу.

– Что ты молчишь?

– Я думаю.

– Сочинение можно писать с 11 «Б» на пятом и шестом уроках в среду. Ты придешь?

– Не уверен.

– Знаешь, чтобы до конца рассчитаться с прошлым, нужна удача. Можешь считать, что я дарю тебе шанс…

И – короткие гудки.

Я принял контрастный душ, сварил кофе и, выпив большую чашку, поехал в редакцию. Настоящее моей жизни уверенно вело меня за руку несколько дней. Ни в какую школу я решил не ходить. И тем более не писать сочинение вместе со школьниками. С Блоком я как-нибудь рассчитаюсь. Напишу, например, эссе о нем… Ну а с Инной…

В среду я проснулся чересчур рано. В душе, как предчувствие тошноты, стоял категорический императив: «Надо идти». Идти туда, в школу. Идиотство какое-то. Мозг проделал огромную работу: он все решил за меня. Сознание ли сплело хитроумную последовательность доводов, или подсознание вынесло окончательный вердикт, ничего не объясняя, но этому следовало подчиниться. Просто подчиниться, и все.

Почему-то я нервничал… О чем я нервничал? Я съел яичницу, проглотил кофе… Наверное, мне было не по себе потому, что никак не мог, даже мысленно, вписаться в неизвестную мне атмосферу современного класса. Впрочем, они вряд ли обратят на меня внимание. Ведь не за новенького же меня примут? Скорее примут за какого-нибудь проверяющего из РОНО, или как оно теперь называется… Так что без разницы…

Чтобы успокоиться, по дороге в школу я решил сфотографироваться: все равно, после Нового года кучу документов придется менять. Зашел в студию. Там топтались два араба. На столе под стеклом лежали фотографии москвичей – негр, азербайджанец. Я сказал, что лучше получаюсь на черно-белых фотографиях. Фотограф заметил, что цветное фото всего на двадцать рублей дороже. Возразить было нечего. Сделав снимок, он с грустью посмотрел на него: «Глаза выпучены. Хотите, переделаем?» «И лицо белое, – сказал я. – Страшное». «Я учту», – ответил мастер и покрутил колесико выдержки. На втором снимке я выглядел так, как будто только что вылетел из парной.

– Я правда лучше получаюсь на черно-белых фото…

– Ладно, давайте черно-белое…

Получилось неплохо. Только голова как-то настороженно втянута в плечи после двух неудачных попыток. Нельзя сказать, чтобы все это сильно ободрило меня. Но самое важное в жизни – всякую ситуацию довести до той черты, за которой отступление невозможно…

Я зря волновался. На мое присутствие в классе никто не обратил никакого внимания. А мне со стороны так интересно было наблюдать, как они входят, рассаживаются, раскладывают книжки на столах… Страннейший возраст, страннейший… В семнадцать лет я был абсолютно убежден, что я взрослый. Но ведь не может быть, чтобы я был не такой, как они? А передо мной были дети. Дети большого роста. Эта походка… Манера говорить… Смех… Нарочитость во всем… Потрясающе!

Десять мальчиков, семь девочек. Все расселись по принципу строгого разделения полов: класс без явных влюбленностей. Я вспомнил, как мы с ней целовались на уроке литературы и Инна это заметила. Я вспомнил это прежде, чем запретил себе вспоминать.

Я поглядел на Инну Иосифовну. Она писала на доске темы, тональность которых задавалась блоковскими строками. Потом повернулась к классу:

– Последняя тема касается поэмы Блока «Двенадцать». Сформулируйте ее сами…

Ее голос звучал очень тихо. Раньше она говорила так, когда заболевала. А сейчас, должно быть… Просто и она стала старше на восемнадцать лет…

Я ощутил непонятную нежность. Она ожила в сердце тихо журчащим ключом. И тогда понял. Понял, откуда пришло решение. И почему я здесь.

Нет-нет, речь шла совсем не о том, чтобы отдать долг Блоку. Речь шла о признании в любви. Любви, которую в возрасте этих детей мы не умели еще даже чувствовать, не то что облекать в какую-то подобающую форму выражения вроде этого запоздалого сочинения…