На берегу неба - [38]

Архип все еще занят был разглядыванием карты, и я, как будто невзначай, спросил его, откуда у горы такое название. Он не заметил скрытого подвоха и отвечал, что гора очень высока и потому так названа.

– А кто-нибудь поднимался наверх? – спросил я, будто бы и не удивленный нелепостью его объяснения.

– Отец, должно быть, поднялся, – последовал ответ.

Впервые я слышал от него столь нелепые речи. Местность он знал превосходно и, значит, знал, что высокой эта гора никак не может быть.

Тому, что Архип стал рассказывать сущую несуразицу, я должен был найти объяснение. К счастью, его подсказал мне простой взгляд на гору: ведь, хоть ни дождя, ни снега не было, погода по-прежнему была ненастная и гора со срезанной облаками вершиной действительно отчасти напоминала гигантский пень или нижнюю комлевую часть скрытого за облаками гигантского ствола, вонзившего свои каменные корни в тундру. Такие виды на Новой Земле не редкость, и если уж воображение выстроит образ такого древа, ствол и крона которого пропадают в заоблачной вышине, то ничто не помешает ему и дальше фантазировать на эту тему, покуда ветер не раздует облака и все заоблачные кущи не откроются во всех подробностях своего естественного геологического строения. Дельная мысль пришла мне в голову.

– Архип, – позвал я. – Тебе понравилась карта? На ней все верно показано?

Он признал, что все изображено точно: река, каньон, и выше по течению, в горах, правда, будет озеро.

– Но вот эта гора, про которую ты говоришь, будто она так высока, здесь невысокая совсем, не выше других…

По быстрому сердитому взгляду, который он метнул в мою сторону, я понял, что попал в цель и он не знает, что ответить…

– Завтра мы поднимемся на эту гору и точно измерим ее высоту.

Архип молчал.

– Под облаками гора вправду похожа на нижнюю часть огромного дерева, и я думаю, название появилось из-за этой похожести, вот в чем дело, – заключил я примирительно.

– Нет, не в чем дело! – с неожиданным упрямством сказал Архип. – Не в этом дело…

Что заставляло его упрямиться, я не в силах был понять. Он замкнулся и казался даже обиженным, хотя в моих словах не было совершенно ничего обидного. Не желая портить отношений со своим верным попутчиком, я решил больше не заговаривать на эту тему. Архип промолчал до самой ночи. Когда мы залезли в палатку на ночлег, плотные тучи по-прежнему стояли над Нумд-Хэня.

Глубоко ночью я пробудился от странных звуков: казалось, над нами, пронзительно крича, носятся тысячи птиц. Часы на руке показывали три. Я откинул полог палатки. Картина, которая открылась моим глазам, была столь ужасна, что я чуть не закричал. Небо над нашими головами было безупречно чисто. В его голубоватом сиянии еще ярче сверкали звезды и месяц, но главное – прямо на месте горы, впиваясь в землю узловатыми корневищами, вздымался в небо гигантский каменный ствол, вершина которого пропадала в вышине. Вокруг этой исполинской колонны, этого черного, как турмалин, столпа, способного, вероятно, вознести на себе целый город, парили чайки, подобно тому, как несутся они вдоль скалистых берегов, оглашая воздух криками, в которых для человеческого уха необъяснимо слышится тоска покинутости и одиночества. В вышине мириады птиц блистали своими белыми крылами, и в воздухе стоял неумолчный их жалобный гомон, словно колонна представляла собой огромный птичий базар.

Я почувствовал дурноту, холодный пот, холод, сжимающий сердце. Не в силах больше смотреть на ужасающее видение, я запахнул палатку и с головой забрался в мешок, чтобы спрятаться от наваждения. Некоторое время мне еще слышались крики птиц, но потом они смолкли. Высунуться из мешка я все же не мог себя заставить. Нащупал пульс, потрогал лоб. Нет, жара у меня не было. Осмелился произнести несколько слов шепотом. Они прозвучали без искажений:

– Господи, спаси…

Впервые в жизни взывал я к Господу. Я, как и все в моем поколении, был атеистом, но в ту ночь я боялся сойти с ума. Я знал, что в Арктике нередко у людей случаются галлюцинации, слышал рассказы товарищей о самых необыкновенных звуковых и зрительных обманах, которым они поддавались, но почему-то не допускал, что подобное может случиться со мной. В том, что привидевшееся мне – иллюзия, я не сомневался. Прежде всего, полярной ночью на небе не бывает видно звезд. Небо светлое, поэтому звезд не видно – эта мысль оказалась спасительной, и я уцепился за нее, как утопающий за спасательный круг. Звезд не может быть видно – это по крайней мере я знал наверняка. Что бы там мне ни привиделось, звезд не может быть видно – и если я понимаю это, значит, способен еще мыслить здраво, способен отличить действительность от бреда…

Наутро гора была, как всегда, до половины закрыта тучами. С севера ветер нес бус – холодную водяную пыль, пронизывающую все вокруг влагой хуже дождя. О приключившемся со мною ночью я не сказал Архипу ни слова. Погода была, конечно, и по-человечески отвратительная, и неблагоприятная для измерений: давление не стояло на месте, и высотомер, работающий, как известно, по принципу барометра, как раз в такой день мог выдать показания с наибольшей погрешностью. Но после минувшей ночи ни одного лишнего часа оставаться на этом месте я не желал. Подкрепившись, мы собрали лагерь и тронулись вверх на перевал. Часа четыре длился подъем наш по дну ущелья, откуда навстречу бежал ручей мутной воды. Нелегко это восхождение нам далось, и, прямо скажем, ничто не радовало в этот день взор: мертвый колотый камень под ногами, черный глинистый сланец, кое-где покрытый осклизлым бурым лишайником, грязные массы слежавшегося прошлогоднего снега внизу у ручья да туман наверху – вот и все, что мы видели. Но всякому подъему бывает конец. Мы вошли в туман и, ломая ноги на осыпях крупных камней, вышли наконец к седловине, откуда прямой путь был к вершине Нумд-Хэня.