На берегах Гудзона - [9]

С белым, как мрамор, лицом, обрамленным распущенными черными волосами, со сложенными на груди восковыми руками, лежала Мириам перед своим отцом. С глухим рыданием упал он на колени и спрятал лицо у нее на груди.

— Дитя мое, дитя мое!

Том Барнэби терпеливо выждал некоторое время, затем зевнул и сказал:

— Мне надо вернуться. У меня с утра много работы. Господь бог снял сегодня обильную жатву. Вот лежат еще двое, с которыми мне придется завтра возиться: Мозес Зильберблят и Рахиль Кон.

Том Барнэби указал рукой на другие носилки под белыми покрывалами.

Каценштейн ничего не соображал; он не понял смысла слышанного, но, в связи с этой ужасной ночью, в память его врезались имена: «Мозес Зильберблят» и «Рахиль Кон».

— Позвольте мне остаться здесь еще немного, — взмолился он, увидев, что Том Барнэби направляетя к двери.

Тот остановился в нерешительности.

Самуил Каценштейн полез в карман, достал оттуда доллар и передал ему. Том Барнэби посмотрел на монету, потом перевел взгляд на разносчика и, подумав немного, сказал:

— Хорошо! Через два часа я приду за вами.

Он ушел. Самуил Каценштейн слышал, как повернулся ключ в замке. В покойницкой было совершенно темно, лишь в одном углу мерцал слабый огонек висевшей на стене керосиновой лампы. Крутом царила глубокая тишина, и старику казалось, что он слышит биение своего сердца. Каценштейн остался один. Ничто не мешало ему в его страшном горе. Он опустился возле дочери.

На дворе занималось утро. Сквозь решетчатые цветные окна проникли первые лучи света и упали на юное мертвое лицо, заиграв на белоснежных щеках розовым румянцем. Где-то высоко на верхушке ели запел дрозд.

МЕСТЬ

Вильям О’Флахерти был одним из самых ловких агентов нью-йоркской тайной полиции. Возможно, что немаловажную роль при этом играло его красивое лицо и неотразимая ирландская любезность, в особенности, когда дело касалось женщины, у которой надо было добыть важные сведения. Его соотечественники ненавидели его и остерегались, зная, что этот молодой человек, уроженец Ульстера и ярый протестант, не имеет никакой жалости к ирландцам-католикам.

В течение четырнадцати дней Вильям О’Флахерти следил за квартирой Этель Линдсей. За это время он успел близко подружиться с ее горничной и выпытать у нее важные сведения. Все, что ему удалось узнать, он рапортом сообщил начальнику тайной полиции.

Последний прочел на мелко исписанном листе следующее:

«Девица Этель Линдсей является единственной дочерью известного фабриканта резины Герберта Р. Линдсей. Ее отец выехал в 1886 году из графства Корк, в Ирландии, в Америку; там он приобрел значительное состояние ив 1891 году женился на ирландке Норе О'Каллахан. От этого брака и родился единственный ребенок — девочка Этель. Семнадцати лет Этель Линдсей лишилась своих родителей, погибших при железнодорожной катастрофе, и с тех пор живет с компаньонкой. Многие добивались руки этой богатой наследницы, но она слыла в обществе за бессердечную кокетку и только играла своими ухаживателями. Около двух лет тому назад она познакомилась с покойным Джоном Роулеем и вскоре была помолвлена с ним. Однако союз этот, по-видимому, оказался не из удачных. Кроме огорчений, эта избалованная, легкомысленная и бессердечная особа ничего не принесла Джону Роулею, который был ослеплен ее красотой. Ничего общего между ней и серьезным молодым политиком, каким был Джон Роулей, не было и не могло быть. Тем не менее она, очевидно, его страстно любила. Спустя три месяца после их помолвки Роулей собрал достаточно доказательств ее неверности и порвал с ней.

По словам горничной, Этель Линдсей в своем отчаянии была близка к помешательству. Вначале она пыталась добиться свидания с Роулеем, а когда ей это не удалось, стала запираться на целые дни у себя в комнате, где она не переставая плакала, бесновалась и говорила о самоубийстве.

Наконец, она дала себя уговорить знакомым и уехала в Европу, в Италию. В начале марта этого года она получила письмо (горничная тайно прочла его), в котором ее уведомляли, что Роулей всюду бывает с одной дамой, с которой он, по-видимому, собирается обвенчаться.

С первым же пароходом мисс Линдсей выехала обратно в Америку.

30 апреля Этель Линдсей казалась еще более возбужденной, чем всегда. В два часа пополудни она одна ушла из дому и возвратилась лишь около одиннадцати часов вечера. Когда горничная ее раздевала, она внезапно упала в обморок. Ночью горничная, занимающая смежную с нею комнату, слышала, как Линдсей горько рыдала.

Сообщение об убийстве Роулея она приняла удивительно спокойно; горничная слышала, как она заметила своей компаньонке: «По крайней мере, он и той не достанется».

Больше мне пока ничего не удалось узнать.

Вильям О’Флахерти».

Начальник тайной полиции попросил к себе Вильяма О’Флахерти.

— Каково ваше собственное мнение, О’Флахерти? Ирландец пожал плечами.

— Про женщину можно всему поверить. А та, о ком идет речь, судя по словам горничной, настоящий дьявол.

Начальник тайной полиции подумал с минуту, затем еще раз перечитал рапорт и взял телефонную трубку:

— Алло, Рональд, говорит Моррисон. Пошлите сейчас же двух агентов на Бродвей, № 18 — арестовать девицу Этель Линдсей.