На берегах Гудзона - [6]

— Я невиновен.

— Служитель Гобс показывает, что у вас, по-видимому, был большой спор с убитым.

— Верно. Мы никак не могли сойтись по одному организационному вопросу и оба были раздражены.

— Часто ли происходили между вами подобные столкновения?

— Нет. Это был первый спор, возникший между нами.

— Как давно знали вы г. Роулея?

— Четыре года. Я познакомился с ним во время большой забастовки докеров в Нью-Йорке.

— Вы были дружны между собой?

— Он был моим лучшим другом.

— Вы продолжаете утверждать, что ушли от него без двадцати восемь?

— Да, Роулей был того мнения, что мы все равно не разрешим спорного пункта, и попросил меня оставить его, так как ему еще надо было работать.

— Г. Роулей сам выпустил вас?

— Да.

— Куда вы направились после того, как вышли от него?

— Я был крайне возбужден нашим спором и бесцельно бродил по улицам.

— Признаетесь вы в том, что без четверти одиннадцать стояли перед домом, в котором жил Роулей?

— Да.

— Почему вы вернулись, раз ваша квартира находится в противоположной части города?

— Во время моего блуждания по улицам я еще раз обдумал наш спор и пришел к заключению, что Роулей был прав. Я решил зайти к нему на несколько минут, чтобы извиниться за свою резкость и сказать ему, что я передумал и буду поддерживать его точку зрения. Как я уже объяснил вам, Роулей был моим лучшим другом, и мысль о том, что мы с ним расстались поссорившись, была для меня невыносима.

— Вы, следовательно, признаете, что в тот вечер еще раз зашли к Роулею?

— Нет. Я посмотрел на окна и, увидев, что свет уже погашен, решил, что Роулей лег спать. Зная, что он должен был на следующий день рано утром уехать, я не хотел его больше беспокоить.

Следователь иронически усмехнулся

— Вы сами должны признать, что вся эта история звучит совершенно неправдоподобно.

— Я рассказал всю правду.

Больше от Бен-Товера ничего нельзя было добиться.

Он был отведен обратно в камеру.

На следующий день начальник тайной полиции получил анонимное письмо:

«Я посоветовал бы полиции поинтересоваться девицей Этель Линдсей, Бродвей, № 18. Эта молодая дама вечером 30 апреля, т. е. в день убийства Роу лея, десять минут восьмого входила в дом, в котором жил Роулей. Никто не видел, когда она вышла оттуда. Для полиции будет так же небезынтересно узнать, что два года тому назад Роулей был помолвлен с девицей Этель Линдсей.

Друг правосудия».

Грэйс Мэтерс не пошла на похороны своего жениха; она не могла совладать со своим горем и боялась, что у открытой могилы не выдержит.

Огромная процессия следовала за гробом. Правда, высшая аристократия отсутствовала, избранные десять тысяч Нью-Йорка не были представлены, зато из подвалов, из мансард, из фабричных казарм, из грязных лачуг, где ютилась нищета, люди пришли тысячами отдать последний долг тому, кто для них жил и боролся, кто был их другом и защитником. Родителей Джона Роулея давно уже не было в живых, а со своей родней он разошелся; никто из родственников не пришел проводить его к месту последнего успокоения.

В непосредственной близости от гроба шел Самуил Каценштейн с низко опущенной седой головой. Несмотря на его искреннюю скорбь, глаза старого разносчика не переставали всматриваться в окружающих; он даже здесь искал следы преступника. Он не верил в виновность негра и был уверен, что власти были бы очень рады взвалить преступление на чернокожего. То был излюбленный прием господствующего класса: возбудить ненависть к неграм и тем самым отвлечь внимание населения от настоящего врага.

Взгляд разносчика упал на катафалк и остановился на сгрудившихся на нем венках. То были большей частью убогие маленькие венки — дар тех, кому пришлось оторвать цент от своего тощего капитала, чтобы отдать последнюю дань умершему другу; преобладали полевые цветы, венки из ели; было также несколько венков из искусственных цветов, украшенных стеклянными бусами. Один венок из красных роз ярко выделялся среди остальных, — от Грэйс, разносчик это знал, — а рядом с ним… Самуил Каценштейн ускорил шаг, подошел вплотную к катафалку и широко раскрытыми глазами уставился на украшенный лентой венок из тубероз.

Он вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть ярко- фиолетовую шелковую ленту. Золотыми буквами на ней было написана:

«На веки Э.Л.»

Острые глаза разносчика продолжали поиски. Где- нибудь должна же быть обозначена фирма цветочного магазина, где этот венок был заказан. И действительно, на одном конце ее он нашел: «Бетналь и Грин». Ему была знакома эта фирма. Это был один из крупнейших цветочных магазинов Нью-Йорка.

Тотчас же после похорон Самуил Каценштейн отправился к «Бетналь и Грин» и справился о том, кто была та дама, что вчера или позавчера заказала венок из тубероз. Одна из продавщиц охотно ответила ему:

— Этель Линдсей, Бродвей, № 18.

Завядшая, растоптанная тубероза под письменным столом убитого, венок из тубероз на катафалке… Не есть ли это след, ведущий к преступнику или, может быть, к преступнице?

Самуил Каценштейн направился к начальнику тайной полиции, положил перед ним найденный цветок и рассказал о венке на катафалке.

Начальник слушал его сообщение с некоторым нетерпением и только после того, как Самуил Каценштейн объяснил, что Э. Л. означает Этель Линдсей, он насторожился. Это имя упоминалось в анонимном письме.