На белом свете. Уран - [68]

— Мы давно собирались, да все как-то не смели…

— Садитесь, — пригласил Платон, не понимая, в чем дело.

Молодицы начали развязывать кошелки и выкладывать на стол завернутые в чистые платочки масло, сало, колбасу, баночки с медом, жареных кур, яйца…

— Спасибо тебе, Платон, за электрику… Как красиво и удобно, прямо слов не найдешь! — напевала Мотря.

— Будто день ты нам удлинил, — вторила ей Татьяна. — Только не будь гордым, все это от чистого сердца.

— Что вы! Мне ничего не надо, я ничего не возьму, — отмахивался растерянный и смущенный Платон.

— Э-э, нет, Платон… И чего ты нас в такое положение ставишь? — пела Мотря, выкладывая и выкладывая из кошелки все новую снедь. — Да мы бы тебе поотдавали что только хочешь. Такие уж удобства! Или к дитяте ночью встать, или какую работу сделать… светло и приятно. И керосином не чадит… Спасибо большое.

— Мы уже говорили с молодицами, — добавила Татьяна, — если б выбрать тебя головой, то и горя не знали б…

— Мотря, Татьяна, спасибо вам, но я ничего не сделал. Я только съездил…

— Ты уж, Платон, нам не говори, — Мотря не хотела и слушать. — Давай, Татьяна!

Татьяна отвернулась и вынула из-за пазухи что-то завернутое в платочек.

— Тут, Платон, люди насобирали сто рублей, потому что тебе же не оплачено… Христина Горобец говорила… А осенью еще соберем.

— Не возьму!

— А почему ты за свои должен добро нам делать?! Бери да прости, что мало… Но мы от чистого сердца, ей-богу, — божилась Мотря.

— Не возьму.

— Ты посмотри на него! — растерянно обратилась к подруге Мотря.

— Я вам говорю серьезно, не возьму.

— Ну что ты ему скажешь? — недоуменно сокрушалась Татьяна.

— Очень ты, Платон, гордый, как я вижу, — лукаво повела своими черными глазами Мотря.

Татьяна и Мотря, посмеиваясь над растерянным Платоном, пошли в камору, повытирали на полках пыль, снесли туда всю снедь. Проворная Мотря, заткнув за пояс подол юбки, принялась мыть пол в хате.

— Мы тут наследили… А к маю хату побелим.

— Тут, может, и без нас обойдутся? — намекнула на что-то Татьяна. — Гляди, Мотря, какой платок!

— Славный платочек.

— А знаешь, чей?

Платон был готов провалиться сквозь землю.

— Стешкин, — открыла Платонову тайну Татьяна.

— Ты почему ж молчишь, Платон? — В Мотриных глазах запрыгали бесенята.

— Да это она к Гале приходила, — без надежды на успех сказал Платон, — забыла, наверное.

Но еще тот не родился, кто обвел бы вокруг пальца Мотрю.

— Смотри, Платон, не прозевай: такие девчата и в Сосенке раз в сто лет родятся…

Молодицы собрались уходить. Уже в сенях Мотря спохватилась:

— Платон, жинки из нашей бригады просили тебя еще…

— Что, Мотря?

— Ты когда-то на собрании о детских яслях говорил… Не забыл?

— Нет…

— Так скажи там Коляде, чтобы сделали для деток… Начнется работа в поле, а мы опять будем дома сидеть.

— Скажу, Мотря.

Что-то волнующее и по-особому искреннее было в этом посещении. Может, впервые в жизни почувствовал Платон, что сделал маленькое добро людям…

Но надо было идти к Никодиму Дыньке. Потом он напишет письмо Наталке или просто поедет в Винницу… А что делать о платком?

Платон, обойдя кузницу, чтобы не встретиться с хлопцами, зашел в столярную мастерскую. Никодим Дынька, напевая только одному ему известную песенку, старательно выстругивал валек.

— Здравствуйте, — поздоровался Платон.

— Видишь? — вместо ответа Дынька показал Платону свою работу.

— Вижу, — сказал Платон.

— То-то оно и есть, — сплюнул Дынька.

— Что, дядько Никодим?

— Вальки делаю, едят его мухи с комарами… Я, Никодим Дынька, делаю вальки… А почему? Потому что нет у меня ни подручного, ни мастера под командой, ни полмастера… Был Хведько, только научил его держать долото в руках, а он сорвался и уехал на курсы трактористов… Разве мое дело вальки строгать? Я могу такую телегу смастерить, что объедешь на ней вокруг света. Трижды объедешь, и не будет ей сноса. А я должен сидеть на вальках к боронам.

— Так пусть вам выделят подручного, — посоветовал Платон.

— Или, скажем, надо тебе построить хату, — не слушая его, продолжал Дынька, — ты не ищи никого, а прямо ко мне: Никодим Сидорович, хочу иметь хату на три комнаты — и все. Давай мне материал, подручную силу и осенью получай хату. Или, допустим, нужен тебе шкаф… Приходи ко мне и… Так зачем ты, Платон, пришел?

— Вы вот о хате тут говорили, — издали начал Платон.

— Говорил.

— А себе еще до сих пор не построили настоящей…

— Видишь, Платон, тогда, когда мою Поликарп дымом пустил, не было у меня капитала… А раз человек сидит без капитала, то спросу с него нет. Вот я слепил халупу и живу, едят его мухи с комарами. С пятилетки на семилетку, как говорят, откладываю. А сейчас уже приходит срок — Олег хочет жениться.

— Так, может, мы с вами и сговоримся, Никодим Сидорович?

— В каком вопросе? — Дынька отбросил валек.

— Хочу продать свою хату.

— Зачем? Хата крепкая, я там приложил свои руки, еще когда отец твой живым был… Фундамент добрый, стропила грабовые… Выезжаешь куда?

— Думаю.

— Значит, не греет отцовская хата?

— Причин много, — неопределенно ответил Платон, перебирая сосновые стружки. — Так как, Никодим Сидорович?

— Если на деньги, то сколько запросишь?

— Посмотрите, — скажете.