На белом свете. Уран - [202]

— Прошу пояснить, что это значит?

— Давид будет жить на первом этаже, — ответила Наталка.

— Наталка, это переходит всякие границы… Не забывай, что у тебя есть муж.

— Ну, — капризно скривила губы Наталка, — не забывай, папа, что я уже взрослая.

— Что здесь у вас за дискуссия? — вошла Ольга Аркадьевна.

— Отец хочет выгнать Давида, — попробовала обратить все в шутку Наталка.

— Что?! — Лицо жены вытянулось. — Давид будет здесь.

— Нет. Пока я здесь хозяин… Я с ним поговорю. Я…

— Не смей! — крикнула Ольга Аркадьевна вслед мужу.

Давид сидел за журнальным столиком, читал английскую газету. Увидев взволнованного Нарбутова, встал:

— Что-то случилось, Михаил Константинович?

— Да… Извините, Давид, но я должен сказать вам… точнее, спросить…

Послышались быстрые шаги, в комнату вбежала Ольга Аркадьевна.

— Давид, не слушайте его!

— Я должен поговорить с Давидом. Я хочу знать, что делается в моем доме!

— Вы так страшно кричите! — вошла Наталка. — Соседей стыдно!

— Я слушаю вас, Михаил Константинович. — Давид спокойно закурил сигарету.

— Я хочу знать, что делается в моем доме, — сухо повторил Нарбутов.

— Я предложил Наталке выйти за меня замуж.

— Но она же… У нее есть муж! Как же это так?

— Они полюбили друг друга, — сказала Ольга Аркадьевна. — Что же здесь удивительного?

— Я не тебя спрашиваю, — оборвал ее Нарбутов. — Наталка, это правда?

— Правда.

— Это невозможно! — воскликнул Нарбутов. — Я не позволю! Я сейчас же позвоню Платону! Пусть он приедет. Ты не сможешь, Наталка, изменить ему!

— Я беременна, отец, — тихо промолвила Наталка.

— Что?

— Она беременна! — сказала Ольга Аркадьевна.

— Какой позор! Какой позор! — Нарбутов сел в кресло, обхватил руками голову.

— Ты должен радоваться, а не устраивать детям скандал. — Ольга презрительным взглядом окинула сгорбленную фигуру мужа.

— Михаил Константинович, — нарушил молчание Давид. — Я люблю Наталку, и мы решили расписаться.

— А ты Платону написала? — спросил дочку. — Или и это забыла сделать? Какой стыд! Как это бесчестно, Наталка!..

— Я ему напишу, отец, он поймет.

— Эх, ты, — Нарбутов медленно поднялся из кресла. — «Напишу ему»…

— Их ничто не связывает, и не надо разыгрывать драму. — Ольга Аркадьевна стояла перед зеркалом и старательно поправляла прическу.

— Наталка, ты должна поехать к Платону и все ему рассказать, — потребовал Нарбутов.

— Никуда она не поедет, никуда! — заявила Ольга Аркадьевна.

— Я поеду сам, Михаил Константинович, — пообещал Давид. — Для Наташи это будет непосильная миссия.

— Миссия, — покачал головой Нарбутов. — И слово-то какое нашли!.. Мис-си-я.

Нарбутов вышел, хлопнув дверью.

— Не обращайте внимания, это быстро пройдет, — заверила Ольга Аркадьевна.

— Я… я думал, что вы сказали Михаилу Константиновичу. Я себя очень неловко чувствую перед ним.

— А-а, — махнула рукой Ольга Аркадьевна. — Он думает, что всю жизнь должен следовать военным уставам.

Нарбутов начал приходить с работы позднее, чем обычно, закрывался в своей комнате, и никто не знал, что он там делает. Несколько раз Наталка пыталась заговорить с ним, но он отвечал только молчаливым, полным укора взглядом.

— Если и дальше будет продолжаться бойкот, то я переселюсь отсюда, — пригрозила отцу Наталка. — Чего ты от меня хочешь? Тебе не нравится Давид? Но он нравится мне! Ясно?

— Ты должна поехать к Платону. Надо иметь элементарную порядочность.

— Хорошо, я поеду… Мы с Давидом поедем.

Ольга Аркадьевна была против поездки, но Наталка и Давид поехали в Косополье. На околице Наташа попросила шофера остановиться, вышла из машины.

— Давид… я… я не могу встретиться с ним. Иди один. Я побуду у ветряка. Вон там, видишь?

По знакомой тропинке Наталка подошла к ветряку. Смотрела оттуда на Сосенку и не узнавала: от моста на Выдубецкие холмы тянулась широкая дорога, сотрясавшаяся и будто стонавшая под колесами огромнейших самосвалов, а дальше вгрызались в землю ковши экскаваторов и высились башенные краны. Вдруг в небо взлетела красная ракета, вторая, потом третья. За Русавкой что-то глухо загремело, и сизая туча оторвалась от земли — тол кромсал каменные берега. Крылья старого ветряка, отозвавшись на прикосновение ударной волны, тихонько заскрипели.

Наталка подняла голову, прочитала на доске крыла: «Стешка + Платон = любовь». Стешка! Где она?! Теперь она дождалась! Теперь он… Нет, он всегда любил Стешку!..

Наталка попыталась дотянуться до крыла, чтоб ногтями содрать эти слова, ставшие для нее вдруг такими ненавистными… Руки не доставали, и она кинула под ноги чемоданчик. Все равно высоко… Поставила его на ребро и осторожно встала, балансируя, как на проволоке, еще, еще немного и… пошатнулась, упала, вскрикнув не от боли, а от бессилия. Лежала на холодной осенней земле, в холодной пыли, и текли по ее лицу холодеющие на ветру слезы. О чем печалилась она, что оплакивала? Сердце подсказывало, что это умирала ее первая, чистая любовь, пересиленная разлуками, болезнями, чужими словами и ласками. Умирала любовь под ударами жизни. Но разве жизнь может нести смерть любви?..

Опять вздрогнула земля от взрывов, и опять жалобно заскрипели крылья ветряка…

Давид застал Платона в кабинете, он разговаривал по телефону. Не выпуская трубки, пожал ему руку и показал глазами на стул.