На белом свете. Уран - [157]

«Дорогая Леся!!! Как придешь в клуб, то садись в заднем ряду, я, может, тоже возле тебя сяду, если отвяжусь от Алика Козы. Сегодня в школе ты была очень грустной. Что у тебя случилось? Если тебя кто-то обидел, то скажи мне сразу. Я за тебя всем пооткручиваю головы. Я все время думаю о тебе, Леся. Напиши, думаешь ли ты обо мне и что именно. Я тебя очень л…

Твой до гроба  В а с и л ь  Г а й в о р о н».

Платон спрятал записку в карман. С нежностью подумал о брате. Это какой же Лесе он пишет? А, это Куприенкова дочка. Глаза — будто лен цветет, и две косы русые… Когда приходит к ним, Васька будто кто подменяет. Шестнадцатый год Ваську, девятиклассник. Вытянулся. Платона догоняет. Всегда в работе, все на его руках: сам варит обед, моет полы, носит стирать белье к тетке Ганне Кожухарихе… Не по годам серьезный. Платон любил те вечера, когда они вдвоем сидели на старой теплой лежанке. Он разговаривал с Васьком как с равным, секретов между ними не было. А вот о Лесе Васько ему еще не говорил… Так и проходят годы. Платон вспоминает, как они с Наталкой купали его в корыте.

Когда Галя и Сашко Мостовой поженились и переехали в Косополье, они приглашали Васька к себе, но, как ни уговаривали, тот твердил одно:

— А Платон?

Галина делала все, чтобы облегчить жизнь братьев, но ей было не под силу изгнать из хаты суровую аскетичность, которая поселилась тут после отъезда Наталки.

Меньшую комнату занимал Платон. Ничего лишнего: шкаф с книгами, стол и по-солдатски заправленная одеялом кровать. Возле окна — снимок Наталки, еще киевский, давний… В большей комнате, которая была за кухню, хозяйничал Васько. У него тоже все, как у брата: шкаф с книгами, кровать, застланная синим одеялом. Остальное так, как было при матери: те же фотографии на стене, те же вышитые рушники, и скамейка, и стол…

В чулане Васько оборудовал мастерскую — собирал радиоприемники. Их было у него уже с десяток, но он конструировал все новые, и приемников становилось то больше, то меньше…

По воскресеньям Васько брал газик и сам ездил в Косополье к сестре. С Галиной они ходили на базар, покупали необходимое, и Васько возвращался домой с запасами, ведь на его руках держалось все хозяйство Гайворонов. Платон не мог себе представить, как бы он жил без брата.

— Готово! — сказал Федор.

Вместе с тихой песней на экране родился рассвет. Из синей мглы выплывали безбрежные черные поля. Дымилась паром земля, а в левадах, притаившись, лежали седые туманы. Цокот конских копыт. Ближе, ближе.

— Кто ты, чародейка? Скажи! — умолял кто-то за кадром.

И вдруг до щемящей боли знакомый смех. Вздыбленный конь… На нем — Стеша. В глазах ее еще не угасла неукротимость, дрожат тонкие ноздри. Стеша бросает повод, соскакивает с коня и бежит прямо в зал, к Платону. Он невольно протянул руки, чтобы поймать ее, и крикнул:

— Стой! Останови!

Федор выключил мотор, и Стеша замерла на экране в неудержимом порыве, так и не приблизившись к Платону.

Гайворон выбежал из клуба.

X

Трудно дались эти долгие годы Марте…

Восемнадцать лет прошло с той осенней облачной ночи, когда Марта, оставив маленькую Стешку, убежала с Ладьком Мартыненко из Сосенки. Марта знала: на далекие лесные разработки написали Поликарпу, чтоб приезжал, если не хочет потерять жену, спуталась она с Ладьком, и уже без стыда ночует у него. В тот страшный вечер к Ладьку приехал его дальний родственник из Узгорья. Поставил забрызганную грязью трехтонку на подворье, и началось. Выпили по доброй рюмке, попели, Ладько сидел захмелевший и счастливый.

— Что скажешь? — показывал осоловелыми глазами на Марту.

— Кругом двадцать пять, — одобрил родственник. — Только не твоя… Вернется Поликарп Чугай с заработков — убьет.

— Что будет — не знаю, а сейчас моя, — бесстыдно обнимал Марту.

В полночь родственник предложил:

— Поедем в Узгорье на бахчи… Там наш дед сторожует. Шалаш — машина может развернуться.

— Поедем! — загорелась Марта. — Ладько, поедем… Хочу в шалаш!

Ладько бросил в кузов машины охапку сена, одеяло, надел новый костюм, подхватил захмелевшую Марту, и трехтонка повезла их из Сосенки. Они лежали в кузове на сене обезумевшие от счастья, не замечая, как проехали село, мосток через Русавку, Косополье, не замечая, потому что смотрели на звезды. Марта уснула, Ладько прикрыл ее платком и не отрывал глаз от ее красивого лица. Ладько и до Марты знался с девушками и молодайками, которые забегали в его холостяцкую хату. Жил, не тужил. Поговаривали люди, что после войны привез Ладько из Германии три ящика иголок и нажился на них. Может, оно так и было, но в своем селе он ни одной иголки не продал, — болтали, что перепродавал спекулянтам.

Ладько был статный, черночубый, горбоносый, веселого нрава и жил на свете легко. А что ему? Вернулся из армии — родителей не застал, в хате жила старенькая тетка, да и она вскоре умерла. Ладько работал в Косопольской МТС механиком.

С Поликарпом Чугаем они когда-то дружили, поэтому и позвал его Чугай к себе. Запала Ладьку в душу Чугаева жена. Чем ни занимался, куда б ни шел, все виделась ему Марта. Встречались они редко, случайно — то у колодца, то в кооперации. Увидит Марту Ладько и как окаменелый встанет.