На белом свете. Уран - [155]

— Вижу. Но не может быть, — настаивал на своем Чемерис.

Михей, протискиваясь к афише, тянул за собой Савку:

— Читай. В главной роли — Стеша Чугай. Напечатано.

— Может быть, — согласился Чемерис.

— И уродится ж такое!

— Писаная красавица. Как Магдалина святая.

— Теперь пойдет слава по всему миру. Наша, сосенская.

— Теперь к ней, наверное, и не подступишься.

— Стешка не такая.

— Вот уж денег гребанет!

— Тебе все деньги. А это высокое дело, искусство.

— А Чугай взял афишу у Дыньки и как в воду канул.

— Намучился за свой век, но и счастья дождался.

— А я б свою ни за что не отпустила в артистки, там, говорят, такое с ними вытворяют!

— С глупыми везде вытворяют. А твоя уже глаза подводит…

— Да вре…

— Смотрите, смотрите! Платон идет.

Молодайки притихли, расступились. Гайворон неторопливо подошел к афише. Несколько Стешек впилось в него жгучими глазами. Он прочел в них укор, хотя она улыбалась.

Федор Рыбка сделал все, чтобы Сосенка первой увидела фильм. Он прибыл с утра чисто побритым, в новом костюме, с синей бабочкой. Федора сопровождала Люба. Ей нравилось, что люди сердечно встречали ее мужа, что председатель сельсовета Макар Подогретый обнял его, как товарища, и отрапортовал:

— Билеты все проданы! Придется тебе, Федор, три сеанса крутить.

— Могу, — согласился Бабочка и начал сгружать аппаратуру.

— Допризывники, помогите, — крикнул Подогретый ребятне, которая окружила машину.

Повторять не пришлось. Целая рота малышей и постарше кинулась к машине и начала тянуть в клуб все, что попадало под руки. Федор перенес аппарат, а возле уже лежали и коробки с лентами, и динамики, и запасное колесо от машины, и старая фуфайка.

Федор профессиональным взглядом окинул зал: небольшой, но уютный, видать, строили без всяких проектов. Каменщики всю душу в него вложили, столяр Никодим Дынька сам делал дубовые панели, резьбу на двери. Глухонемой Иван Лисняк разрисовал потолки и отдал клубу свои картины, оставив себе только портрет жены Кати с лицом богини и маленькими натруженными руками крестьянки.

Через час зал был переполнен. На лучших местах Олег Дынька посадил Поликарпа Чугая, Нечипора Снопа, Михея Кожухаря, Савку Чемериса и Мирона Мазура. Они пришли с женами и сидели несколько смущенные от такого к ним внимания. Тонкогубая Текля Дынька крутилась, как веретено: ей очень хотелось, чтобы женская общественность Сосенки отметила ее новый роскошный платок.

Поликарп Чугай — в новой фуфайке и синей сатиновой рубахе с белыми пуговицами — был, как никогда, торжественный, словно ждал людского приговора. Его волнение выдавали только руки, которые, будто выструганные из корней, лежали на коленях и мелко дрожали. А вокруг стоял гомон. Смеялись хлопцы и девчата, перешептывались, поглядывая время от времени на дверь. Их сейчас интересовало одно: почему не пришел Платон Гайворон.

— Не хочет, кума, растравлять свою душу.

— Да он уже и забыл о ней!

— Настоящую любовь и ржа не ест.

— Это правда…

Открылась дверь, и вошел Семен Федорович Коляда с Меланкой. Бывшему председателю артели принесли два стула, и Коляда, пропустив вперед жену, прошагал через весь зал, поскрипывая огромными сверкающими сапогами.

Макар Подогретый посмотрел на часы и сказал:

— Начинай, Федя!

В зале потух свет, и из динамиков зазвучали первые музыкальные аккорды.

Платон поставил газик у подворья. В хате снял пиджак и лег на топчан. Почувствовал, как наливается усталостью тело, закрыл глаза: перед ним стояла Стеша. Нет, не та, которая смотрела на него с афиш, а другая, еще сосенская, в большом цветастом платке. Ночь. Ветряк. Какая она теперь? Как на афише? Только сейчас вспомнил, как расступились люди, когда он подошел, с каким интересом посматривали на него, словно ждали, что произойдет что-то необыкновенное.

А что могло случиться? Ничего. Ну, стала Стеша актрисой. Какое ему до этого дело? Но подкрадывается сомнение: разве нет дела? Почему ж заволокло пеленою глаза и до боли сжалось сердце, когда еще издали увидел ее, будто живую? Нет, это все он просто выдумал. Никто и внимания не обратил, когда подошел к афише. А если так, то надо идти в клуб и посмотреть фильм.

Зазвонил телефон. Гайворон снял трубку.

— Слушаю. А, это ты, Александр?.. Нет, еще не видел. Эта «Чародейка» сорвала все работы. Три сеанса будут крутить.

— Наверстаете, — успокоил Мостовой. — Прошу тебя приехать на Русавскую пойму, мы собираемся туда с лесным министром. Будешь?

— Конечно.

Платон был в душе рад, что позвонил Мостовой и не надо идти сейчас в клуб. Сказав в конторе, чтобы до вечера его не ждали, он уехал.

Платона несколько удивило посещение министра, но, видать, дело было серьезным, если Маркиянов сам решил побывать в Сосенке. Они встретились на дороге, которая изгибом прикасалась к самой пойме. Поставили машины на обочине.

Маркиянов — невысокий, с умными лукавыми глазами — поздоровался с Платоном и отрекомендовал своих спутников:

— Это наши ученые из опытной станции. — Уловив немой вопрос в глазах Гайворона, пояснил: — Хотим, Платон Андреевич, чтобы здесь зашумел лес.

— Наш лес уже отшумел, Николай Борисович, — горько посетовал Платон. — Вырубят и затопят, а потом и до вашего заповедника дойдет очередь.