На белом свете. Уран - [126]
— Могла б и в этой хате хозяйкой быть, — вздохнула Текля.
— Не судилось.
— Бросила Кутня и — в белый свет, как в прорубь.
— Да она от любви своей убежала.
— Ой, не убежишь от нее.
— А я вам скажу, что и Наталка не хуже. Такая славная, как нарисованная.
— На красу и на росу нет одной мерки. Я знаю.
— Это уже что кому по сердцу.
— Кто любит попадью, а кто попову дочку.
Утром приехала сестра Платона Галина. Молодицы ходили по доскам, положенным Михеем на пол, пока подсохнет краска, — развешивали фотографии, вышитые рушники. Мотря повытаскивала все, какие только были, подушки, взбила их, и они лежали на кровати белыми лебедями.
— Ой, спасибо ж вам! — благодарила Галя. — Почему мне не сказали?
— Справились, Галина, и без тебя. Мы ж объявили по всему селу этот самый… бойкот… тьфу!.. аврал, — хохотнула Мотря.
Хату побелили и снаружи. Никодим Дынька подправил оконницы, Михей выкрасил их в голубой цвет, и домик будто смеялся.
— Пусть живут счастливо, — пожелали на прощанье молодицы и разошлись.
Галина так и не дождалась Платона и Наталки, спешила в Косополье: надо было взять из детского сада Андрейку.
— Как только приедут, ты сразу позвони, — наказывала она Ваську.
— А как же иначе, Галя?
Васько распахнул бы окна и двери, чтобы быстрей высох пол, а сам пошел в свою мастерскую — заканчивать приемник, но что-то пропала охота ломать голову над всякими конденсаторами и полупроводниками. Как только по улице проезжала машина, Васько выбегал к плетню, — нет, не они.
Кто-то тихонько постучал о косяк, перед Васьком стояла Олеся. В руке — свернутая трубочкой тетрадь.
— Задача по геометрии у меня не получается.
— Заходи, Леся!
— Ой, нет, у вас там покрашено… Идем в садок.
В саду за столиком сели друг против друга. Васько прочитал задачу.
— Это очень просто, Леся. Вот смотри, — Васько начал писать.
Лесе было неудобно смотреть на перевернутые цифры, и она вынуждена была сесть рядом с Васьком. Олесина русая коса будто огнем опалила щеку Васька, и все цифры, треугольники, гипотенузы на бумаге слились. Васько чуть отодвинулся, и цифры стали четче.
— Поняла, поняла, — закивала головой Леся.
Она опять свернула трубочкой тетрадь.
— Побудь еще со мной, Леся.
— А мне некогда. — В голубых озерцах загорелись лукавые огоньки.
— Ну, раз некогда…
— Ну, я еще немножко посижу. — Леся ловко подобрала платье и села на низенький стульчик.
Теперь Васько не мог смотреть на Лесю, потому что перед ним голые девичьи ноги с золотистым пушком на икрах и острые коленки. Честное слово, девчата из его класса посходили с ума. Носят коротюсенькие юбочки — «мини» называются.
— Я тебе должна что-то сказать, — еле шевельнула губами Леся.
Васько — весь слух. Что она скажет?
— Ты не подходи ко мне на переменках.
— Почему?
— Хлопцы смеются.
— Кто?
— Друг твой. Алик Коза… Говорит, что мы нарочно остаемся после уроков выпускать стенгазету.
— Я ему задам.
— Только не дерись!
— Хорошо, — пообещал Васько, хотя знал, что намылит Козе шею. — Разве мы не можем с тобой дружить?
— Я не знаю.
— Можем, — решил Васько.
Васько провожает Лесю до калитки и размышляет: вот как стану девяти- или десятиклассником, под руку буду ходить с Лесей по селу. И пусть только попробует Коза или еще кто-нибудь посмеяться!
— Во, смотри, — показала Леся на забор, — глупый Коза написал.
«Леся + Вася = любовь», — прочитал Васько.
— Сотри, Вася, а то еще увидят, — испуганно прошептала Леся и убежала.
Васько сорвал пучок травы и долго тер почернелую доску — стирал слово «любовь». Ну, получишь, Коза!
Уже вечерело, когда у подворья остановилась райкомовская «Волга». Васько бросился открывать ворота.
— Не надо, Вася. — Из машины вышел Платон.
Васько увидел, что в «Волге», кроме шофера, никого не было.
— Не приехала? — сразу погрустнел Васько.
— Не приехала. — Платон попрощался с Никитой и направился к хате. — Ишь, как ты постарался! Дворец!
— Это не я. Люди… Почему она не приехала? Больная? — Васько засыпал вопросами Платона.
Платон молчал.
— Нет, ты должен мне сказать, — не по-детски серьезно смотрел Васько на брата.
— Я еще, Вася, и сам не знаю. — Платон раздумывал, открывать братишке всю правду или смолчать. — Василь, ты уже почти взрослый, тебе пятнадцатый… Говорю тебе как брату и… другу. Наталка, наверное, уже никогда к нам не приедет.
— Не помогла операция? А ты ж говорил, что все хорошо…
— Наталка очень переменилась…
— А в прошлом году писала, что вернется и мы опять будем ездить с ней на голубой тележке… возить в поля свежие газеты, книги, ситро и всякую всячину…
— Ей уже не нужна наша голубая тележка… Ни ты, ни я… Она разлюбила меня. Еще сама от себя это прячет, но я знаю, чувствую.
Глаза меньшего брата сверкнули слезой. Наталка в жизни Васька была первым человеком, который изменил ему.
III
Выдубецкие холмы огибали Сосенку полукругом, спокойные и пологие. Возможно, они были прежде гордыми и неприступными горами, пока безжалостные северные льды не стесали их высоты. С давних времен люди засевали холмы пшеницей, и шумела она под ветрами буйно и весело. Гайворон любил ходить на Выдубецкие высоты. Отец когда-то говорил ему, что за ними рождаются рассветы…
Теперь дорога была разбита тягачами и походила на рану, пересекавшую могучую грудь Выдубецких холмов. На самом высоком — на Выдубе — стояла почерневшая деревянная буровая вышка, а вдали высилось еще несколько таких же. Год назад специальная бригада геологов брала здесь пробы грунта и в специальных ящиках отвозила в Киев. Геологи были вообще не очень разговорчивыми людьми и никому не рассказывали, что ищут. Начальник экспедиции, профессор Сергей Владимирович Фурман, приехал в Сосенку, навестил Гайворона.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».