На белом свете. Уран - [122]
— Только уж Нарбутову не проговоритесь, — попросила Ольга Аркадьевна.
— А какое дело мужьям до нашего хозяйства? — отмахнулась Карповна.
Она посоветовала Ольге Аркадьевне поставить новый забор вокруг дома.
— А то живете, как на юру, каждый в твои горшки заглядывает.
И привела мастеров. Те ночью привезли машину досок, и за два дня вокруг дома вырос высоченный зеленый забор.
— Ольга, а зачем эта крепость? — недовольно спросил Нарбутов.
— Я здесь хозяйка, — отрезала Ольга Аркадьевна, — ты не вмешивайся.
«Не вмешивайся» — это очень устраивало Михаила Константиновича. Выйдя в отставку, он совсем по-иному начал воспринимать мир. Не было главного в жизни — работы. Он просиживал целыми днями в саду и читал.
Однажды услышал разговор двух работниц на трамвайной остановке.
— Кто это вымахал такие стены? — Худощавая в веснушках женщина показала на дом Нарбутова.
— Какой-то отставной полковник жир будет откладывать, — ответила вторая.
— Не поверю, чтобы полковник! Спекулянт какой-нибудь. Черти бы их забрали, пообгораживали усадьбы и три шкуры дерут на базарах за лук…
Ольга Аркадьевна еще никогда не видела своего мужа таким возмущенным:
— Ольга! Я протестую, я категорически протестую! Чтоб я этого забора не видел! Ты бы слышала, что говорят люди обо мне, советском офицере!
Ольга Аркадьевна с огуречной маской на лице медленно подняла глаза:
— Михаил, это глупость. Люди завистливы. Мы этот дом купили за деньги, которые ты заработал своей кровью. Ты войну прошел, а не в тылах отсиживался…
— Именно поэтому я и не хочу слушать о себе ни единого плохого слова! Мне дорога моя солдатская честь. Чего доброго, ты тоже начнешь, как твоя Карповна, продавать на рынке клубнику, а на кладбище — цветы?
— Если твоей пенсии нам не будет хватать, то буду, — отрезала Ольга Аркадьевна.
— Я пойду работать…
— Учеником токаря? — съязвила жена.
— Пойду…
— Ты был и остался фантазером, Михаил, и это всегда нам выходило боком.
— Я тебя не понимаю, Ольга. У нас дружная семья, и ты никогда…
— Да, да, у нас дружная семья, и я никогда не возражала тебе. Даже тогда, когда ты отказался ехать в Германию… Другие поехали и за три года понавозили столько, что на всю жизнь им хватит, а мы жили на твое жалованье.
В зелени огуречной пасты Ольга Аркадьевна показалась мужу ведьмой.
— Ты всегда старался не видеть ничего плохого. Я тоже была такой, пока ты ходил в полковниках, а сейчас, сейчас я… боюсь этой жизни. — Слезы потекли по зеленому лицу. — Нам придется экономить на всем.
— А как другие живут?
— Я не хочу думать о других, я думаю сейчас о нас, о Наталке.
— Главное, чтобы она была здорова.
— Придет старость, а у нас никаких сбережений. Как будет жить Наталка? — Ольга Аркадьевна уже заламывала руки.
— У нее есть муж.
— М-у-уж?! Ха-ха-ха, — она зашлась нервным смехом. — Этот несчастный председатель колхоза, для которого свиноматка дороже жены?
— Ты несправедлива к Платону, — возразил Нарбутов. — Он — человек высокого долга и чести. На таких, как он, государство наше держится.
— А что, государство бы пропало, если б он жил с Наталкой здесь?.. Если б не ты, я ни за что не разрешила бы ей поехать тогда в Сосенку.
— Наталка не послушалась бы. Пойми, это любовь… благородный порыв… и…
— Всегда ты носишься со своим благородством. Думаешь, он там не завел себе кралечку? — Ольга Аркадьевна сосредоточенно вытирала лицо.
— Не знаю и не хочу об этом думать, — отрезал Нарбутов. — Ты, Ольга, очень изменилась.
— Не возражаю. Я, милый мой, просто начинаю мыслить реалистично — на двести рублей твоей пенсии… Минус взносы, — загибала пальчики, — содержание машины, расходы на дом, на газеты, телефон…
— Оставь ты эти разговоры! — оборвал ее Нарбутов.
Ольга Аркадьевна взяла со столика бутылочку с валерьянкой и демонстративно начала капать в стакан.
Наталка должна была выписаться из клиники осенью. Платону снова пришлось отпрашиваться, ведь стояла горячая пора: хлебосдача, сев и еще десятки неотложных дел.
— Поезжай, Платон, управятся без тебя. Да привози Наталку. Сколько тебе мучиться? Привет ей от меня, — наказывал Мостовой.
— Я хочу поехать машиной, может, в самом деле привезу, — сказал Платон.
— Ты растрясешь ее на своем газике. Возьми мою «Волгу», — предложил Александр Иванович.
— Спасибо.
Перед отъездом Платон держал совет с братом.
— Надо, Вася, навести в наших апартаментах порядок. Побелить, что ли?
— И пол покрасить, — добавил Васько. — Ты, Платон, езжай, а я тут все сделаю. Попрошу тетку Ганну, Мотрю Славчукову… Не волнуйся. Хорошо нам будет, если приедет Наталка! Правда?
— Правда.
В Винницу Платон добрался утром. Наталка уже стояла возле ворот больницы. Вскоре приехал и Нарбутов. Все вместе обошли профессоров, сестер и нянек — благодарили.
Дома их ждала с праздничным обедом счастливая Ольга Аркадьевна. К столу пригласили и шофера Никиту — коренастого паренька со стыдливой девичьей улыбкой.
Выпили за здоровье Наташи.
— А почему ж вы не пьете, Никита? — спросила Ольга Аркадьевна.
— В дорогу мы не пьем, — почему-то во множественном числе сказал о себе шофер.
— А ты разве сегодня собираешься ехать? — удивилась Наталка, с укором глядя на Платона.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».