На белом свете. Уран - [120]

Ей хотелось притронуться к Платону, но было жаль будить его. Сколько уже ночей недоспал он! Стеша низко-низко наклонилась к Платону. Конечно же нет у нее зла к нему. Ничего нет, кроме страстной любви.

— Единственный мой! Радость и горе мое. — Стеша провела губами по его щеке.

Платон раскрыл глаза.

— Ты, Стешка? — будто сам себе не верил.

— Я… Я вчера тебя ждала, целый вечер.

— Мостовой приезжал, а потом комбайн у Максима сломался, а потом… приходил, но постучать не решился.

— Приходил?! — засветилась Стеша. — Правда? Ты хотел меня видеть, да?

— Хотел попрощаться с тобой, Стешка.

— Ну, будем прощаться!

— Я отвезу тебя на станцию.

— Такая честь…

— Мне все равно надо на базу. Горючее все кончилось…

— Горючее… А так бы не повез?

— Прости, Стеша, вырвалось это треклятое горючее: оно в печенках моих сидит.

— Когда-то ты носил меня на руках… Помнишь?

— Не надо, Стеша.

— Думаешь, я за славой еду отсюда? Я убегаю от тебя, от самой себя… А ты… ты… каменный.

— Стешка, постой! Сейчас это ни к чему, ты все понимаешь… — Посмотрел на часы.

— Ехать… да… убегать надо, а не ехать. Вези! — Стеша бросила чемодан в машину. — Вези, чего же ты стоишь?

Платон и сам не знал, что ему делать дальше. Стеша подбежала к нему.

— Прощайся. Целуй! Слышишь, поцелуй меня!

Платон обнял Стешку, поцеловал в жаркие губы.

— Скажи, чтоб я не уезжала, — умоляла сквозь слезы Стеша, — не отпускай меня! Тебя никто так не любит, как я… Приведи меня в свою хату, или давай уедем вместе отсюда… Не отвози меня, Платон, а то горько когда-нибудь пожалеешь…

— Стеша, дорогая моя, верная моя, я не могу… Наталка…

— Опять про Наталку… Едем!

По дороге к Косополью Стеша не обронила ни слова…

— Когда поезд на Приморск? — Стеша постучала в окошко кассы.

Оттуда выглянул сонный худющий кассир с длинными усами.

— Та-а-ак, ох-хо, скажем, скажем, усе скажем… В семь часов.

— Можно купить билет?

— Охо-хо… Какой?

— Плацкартное место…

— Скажем, скажем, усе скажем… Есть. Два?

— Одно.

— Можно одно, а можно и два, — стучал компостером кассир.

Пассажиров не было, только лениво переговаривались косопольские молодицы.

— Я, Манька, цены по поездам держу, — лился доверительный говорок. — Если ленинградский идет, так я в два раза дороже требую, потому что народ северный, к фруктам жадный… А если там киевский или из Львова, то хоть не выходи на перрон: на яблоки и не глядят. Повыскакивают из вагонов и — «А где здесь моральная вода?», «Где мороженое?» Воду ему подавай, а от яблок морду воротит… И еще примечай, кто с кем едет на те курорты. Если подойдет к тебе со своей женой, то требуй по-божески, потому что та не переплатит. А если видишь, что не свою везет, — не стесняйся, заламывай сколько хочешь!..

— Ой, и хитра же ты, Евдоха!

— Мы при станции живем, нам без хитрости нельзя. Вон видишь тех двоих, что идут, — кивнула на Стешу и Платона. — То ее ухажер, сразу вижу. На море отправляет. А она слезы льет… Это перед ним так показывает, а как дорвется до той соленой воды, — сразу о нем позабудет. Такую красавицу я бы одну не отпускала. Обожди, обожди! Да это же невестка Кутня. Сбежала! С кем же она? А, да это сосенский голова! Дарины Гайворонихи покойной сынок.

— И я о нем слыхала. Жена его сердцем болеет. К родителям отправил. — Манька так косится на Платона, что глаза ее из орбит лезут. — Завел полюбовницу. Ей-богу, она ревет. Будто он на смерть ее отправляет… Может, яблочек надо?

— Да у них своих как навоза… Скорее бы ленинградский прибывал.

— Недолго стоит, за пять минут не наторгуешь. Я уже и начальника станции просила: свистни, говорю, трохи попозже, так мы тебе от всего торгового люда будем магарыч ставить. Не хочет. Заявил, мне до пенсии надо дотянуть… Чтоб тебя тянуло и не отпускало.

В конце перрона они сели на лавочку. Стеша понемногу успокаивалась. Возврата нет. А дальше — что будет.

— Ты прости меня, Платон, — даже попробовала улыбнуться.

— Я все понимаю, Стеша, но мы не можем жить только нашими эмоциями.

— Оправдываешься?

— Размышляю. Ты напишешь мне?

— Не знаю.

— Мне очень хочется, чтобы тебе было хорошо, — сказал Платон.

— Мне уже было хорошо, а там…

Показался электровоз.

— Желаю тебе счастья, Платон.

— И я тебе, Стеша. Напиши!

Вот и третий вагон. Платон внес в купе Стешин чемодан. Думал: Стеша сойдет на перрон, но Стеша остановилась в тамбуре. Молчит.

Торжественно проследовал дежурный по станции, кинул взгляд на часы и свистнул.

— Чтоб ты свистел и не переставал! — громко проговорила Евдоха.

Платон шел рядом с вагоном, хотел услышать еще хоть одно Стешино слово, но она молчала.

II

Все города начинаются с небольших домишек. И как бы там ни кичились всякие высотные здания из кирпича, блоков, стекла и алюминия, а в предместьях стоят их предки.

Винница тоже не была исключением. С какой стороны ни подъедете к ней: с Умани или Тыврова, с Литина или Бара, — вас встретят аккуратненькие домики в окружении садов и цветников. Живут в предместьях рабочие пригородных заводов, любители покоя и природы, да отставной военный люд.

Два года назад поселился на окраине и полковник в отставке Михаил Константинович Нарбутов. Предлагали ему квартиру на Вишенках, но Ольга Аркадьевна решительно запротестовала: