На арене со львами - [37]

— Особенно итальянские девочки. В Италии во время войны…

— Ну, раз вы были героем на войне и покупали бедных бездомных сироток за поганую шоколадку, так валяйте выставляйте свою кандидатуру. Самое подходящее занятие для таких, как вы.

Андерсон отхлебнул глоток, настороженно поглядывая на Моргана поверх стакана.

— Возьмите человека вроде меня, Морган. Чем ему заняться, когда он покончит с итальянскими девочками? Все время под уклон. А может, и в гору. Это уж как взглянуть.

— И денег у него хватает,— сказал Морган.— Включая те, которые вытрясли из моего старика.

— Совершенно справедливо.— Андерсон вышел из-за стойки и прищурился сначала на правую руку Моргана, потом на левую.— Что-то я не вижу перчатки. Ну, да я и не в том возрасте, чтобы ее поднимать.

— Прошу извинения, Я сказал что-то пакостное.

— И весьма. Главным образом потому, что это правда. И про деньги. И про итальяночек. Но вот почему я последовал вашему совету еще давным-давно… Ведь куда подальше ни поедешь, все равно выходит близко. А жить по-хорошему… Что значит жить по-хорошему? Да еще чтобы жизнь эта не упиралась все в те же деньги. Вот так. Правда, с этим местом я управился, и теперь оно само собой управляется. И от всяких маклеров меня уже с души воротит. Человек не может жить нормально в таких условиях.

— Значит, вы решили разнообразия ради пойти в губернаторы?

— Ну, вот опять! — сказал Андерсон.— И про губернатора я ведь ни слова не говорил.

— А чего вы, собственно, от меня ждете?

Морган стукнул бокалом по стойке, расплескав виски себе на руку. Его тянуло к жене Андерсона, она его унизила, он позавидовал Мэтту Гранту, он выдал свою растерянность, свои обиды совершенно постороннему человеку. Морган почувствовал, что утрачивает власть над собой, как будто что-то стекало с его пальцев на землю.

— У меня в жизни ночного горшка не было, а вы стоите тут на фоне кинопанорамы и прикидываетесь несчастненьким богатым сиротинушкой.

— А в вас это глубоко сидит,— негромко сказал Андерсон. Его добрые близорукие глаза смотрели твердо, не мигая, и Морган внезапно понял, что Андерсон вовсе не пьян.— Сколько вам лет, Морган, если разрешите сунуть нос в то, что меня совершенно не касается?

— Тридцать. А чувствую я себя сейчас семилетним мальчишкой.

В жизни Моргана было немало скверных минут, но хуже этой он ни одной припомнить не мог.

С веранды донесся взрыв смеха, и Моргану вдруг почудилось, что там заметили его поражение, что весь мир хихикает над тем, как он публично предстал во всей своей наготе.

— Старый хрыч всегда так треплется?

Морган ухватился за возможность собраться с мыслями, заслониться чем-то.

— Да, и люди слишком поздно замечают, как он серьезен. И как умен.

Андерсон водворил очки на место и внимательно оглядел Моргана, точно вновь отыскивал перчатку.

— Всего тридцать? А мне тридцать восемь, Морган, и разница между тридцатью и тридцатью восемью — это большая разница, можете мне поверить. Я себя в тридцать хорошо помню, потому что тогда я женился, а для мужчины это крепкая зарубка.

На мгновение его странно вылепленное лицо в желтом свечении фонаря над стойкой омрачилось тенями. Женился бы я па этих ногах, подумал Морган, глубокая была бы зарубка.

К ним приблизилась белая куртка. Черное лицо сливалось с темнотой.

— Миссис Андерсон говорит: сенаторы уезжают.

Андерсон поставил пустой стакан и снова схватил Моргана за локоть.

— А вы оставайтесь, Морган. Не спешите. Нам еще надо выпить как следует.

Оффенбах и Зеб Ванс неуверенно забирались на заднее сиденье одного из фордов, за рулем которого сидел сам услужливый фордовский агент. Миллвуд Барлоу уже расположился спереди. Кэти Андерсон стояла в одиночестве на ступеньках веранды. Два-три других автомобиля урчали и трогались с места. Широкая веранда была пуста.

— Вот идет король репортажа, — сказал Зеб Ванс, увидев Моргана и Андерсона.— Влезай к Миллвуду, Следопыт, да поедем спать. Завтра день будет трудный.

— Спать? — сказал Андерсон.— В такую рань? А Морган только-только разговорился со мной о политике.

Зеб Ванс печально взглянул на Моргана и через окно протянул Андерсону корявую руку.

— Значит, решили, а? Я сразу вижу, когда человека треплет эта лихорадка.

— Да что же, сенатор,— сказал Андерсон,— болезнь, наверное, наследственная. Пожалуй, я выставлю свою кандидатуру в губернаторы, если вы меня поддержите.

— Ну, Следопыт вам растолкует, что меня хлебом не корми, позволь только протянуть руку помощи молодому человеку, если он чего-то стоит. Верно, Следопыт?

— Да, по роже вы ему не врежете,— сказал Морган.— То есть если он не вздумает выставлять свою кандидатуру против вас.

Он ответил рассеянно, потому что прикидывал, о чем с ним хочет поговорить Андерсон.

— Адольф! — сказал Зеб Ванс Оффенбаху.— Они нас не понимают. Это нас-то, слуг народа!

Оффенбах пробурчал нечто тевтонское. Позднее Морган узнал, что жареная свинина и все прочее расстроили среднезападный оффенбаховский желудок, и вновь удостоверился в давно уже усвоенной истине: у Юга в запасе есть самые разные способы мести.

— Ну, раз уж вы все решили и взвесили,— сказал Зеб Вано Андерсону,— так не забывайте и того, что старый негр говорил мальчонке. «Не играй в кустах,— говорил он.— Там гремучки меняют кожу, а жалости, внучек, в них нету».