Мю Цефея. Игры и Имена - [64]

Сзади раздался резкий металлический лязг. Обри обернулась и успела увидеть, как решетка падает на бетон. По переулку прокатился грохот, и она поморщилась. Слишком громко. И что там — проржавели болты? Какое-то животное? Наверное, в шахтах могут водиться крупные крысы?.. Но вместо серой усатой морды из темного проема показалось грязное круглое лицо. Мужчина подмигнул ей, ловко выполз из люка и подошел, размазывая по лицу пот. Остановился рядом, глядя на тело и вздохнул.

— Жаль.

Обри кивнула — как она надеялась, сочувственно.

— Вы ее знали?

— Не-а. — Мужчина длинно сморкнулся, едва не попав ей на ботинок, и ухмыльнулся. — Но сиськи у нее были красивые. А терь вона, изрезаны все, тока уборщикам.

«Ну разве не прелестный образчик? Эдакое сопливое дитя трущоб».

Проигнорировав Куратора, Обри кивнула снова, признавая правоту Сопли. Груди женщины даже сейчас, когда она лежала на спине, смотрели вверх, ничуть не оплыв. Наверняка искусственные.

— Это вы сделали вызов?

— Я что, идиот? Должно быть, маячок на угрозу смерти. Знаешь, эта новомодная страховка, которая никогда не работает?

Обри не знала. Страховка? Нужно платить, чтобы тебя защитили? И оно не работает?

Сопля продолжал:

— Нет уж, мне внимание уборщиков привлекать не с руки. Не успеешь оглянуться, как фьють — полмозга нет, и на принудительных работах коряжишься. Уволь. А ты-то не такая, хоть и херня эта на груди. Сиськи у тебя, кстати, ничего.

Обри опустила голову, глядя на нашивку с перевернутым созвездием. Орион. Яркие точки поднимались и опускались в такт дыханию, и казалось, что рисунок живет. Набирается сил, чтобы сорваться с ткани, на свободу. Была ли ее грудь правда «ничего»?

— …так что я тока смотрел, но не лез. Себе дороже, а когда еще такое увидишь? Жаль, записать через решетку хер получится.

— Что? — Обри невольно схватила мужчину за плечо, и тот поморщился.

— Полегче, подруга. Интересно тебе — так я расскажу. Но не задаром.

— У меня нет де…

— На хрен деньги. Такие гладкие тут, думаешь, часто бродят? Она вот да ты. Так что давай, расстегивайся.

Голос в ухе молчал. Возможно, Куратор и сам не знал, что сказать. Возможно, ему было все равно. Вживую тишина бывает разной: густой, напряженной, легкой, угрожающей, стерильной. Обри знала про виды тишины все, но сейчас молчание было никаким — или его забивало сопение Сопли. Его любопытство. Вероятно, тот был болен, и это не удивляло — в шахтах наверняка рос грибок. Соглашаться? Нет? Сопля сморкнулся снова — длинно, зеленым. Обри проследила сгусток слизи взглядом, невольно ожидая, что тот, упав, поползет дальше, и потянулась к клапану комбинезона.

Интересно, а зачем ему комбинезон? Сопля, конечно, был тощим и угловатым, но все равно на полголовы выше Обри и шире в плечах. Не влезет.

Голую кожу на груди и животе укусил ветер. И вообще, кажется, она не должна тут вот так стоять. Обри даже захотелось застегнуться обратно, но грязная холодная рука не позволила. Забралась под комбинезон и выстудила то, что еще прикрывала грубая ткань. Сопля засопел громче, принялся сжимать и разжимать пальцы на полукружье груди, будто та была резиновой уточкой, а он пытался заставить ее пищать. Похоже, ему нравилось.

А как же комбинезон?

«Что ты чувствуешь?»

Сначала Обри показалось, что это спросил Сопля, но тому вряд ли было дело до ее ощущений. Слишком был поглощен грудью и попытками расстегнуть комбинезон еще глубже.

— Что он царапает меня обгрызками ногтей. И холодно еще.

— М? — Сопля на миг оторвался от своего занятия, всхрюкнул носом и навалился сильней, обдав канализационной вонью.

Почему Куратор спросил? Что она должна чувствовать? Он часто задавал странные вопросы. Спрашивал, не помнит ли Обри — нет, не помнит. Тогда чем она отличается от уборщиков или тех, других в одинаковой одежде, с одинаковыми лицами, одинаковыми цифрами вместо имен? Одинаковыми пустыми головами, помнящими лишь, как двигаться и произносить примитивные фразы? Куратор говорил, что отличалась.

Стало холодней теперь и внизу. Когда уже Сопля закончит там возиться?

«Постарайся не думать. Просто слушай себя, Вторая».

И это он тоже часто говорил. Обри слушала, старалась по крайней мере, но не понимала, что должна услышать. А вот сейчас — поняла. Ее не должно тут быть, давно не должно.

— Эй, ты чо делаешь? — взревел Сопля. — Не такой уговор, я только начал.

Обри почти без усилий вытолкнула его сопротивляющиеся руки из-под комбинезона и застегнула его до горла. Развернулась спиной.

— Тогда ничо и не получишь, сука, — зло пробурчал Сопля.

Жаль, наверное, Куратор хотел бы, чтобы она что-то выяснила? Или нет… Он молчал. Обри пошла по серому бетонному переулку. Только раз коротко оглянулась на изрезанную женщину — какие же все-таки у нее красивые волосы…

***

Что означает «слушать себя»? Это будто внутри какой-то голос твердит тебе: сейчас, за стрипклубом, поверни налево, переходи дорогу, остановись? Обри не слышала никаких голосов. Только звенящую тишину, бьющуюся внутри опустошенного сознания. Что от нее хочет Куратор, почему от нее?

Обри попыталась ухватить лежащую на груди прядь, привычно накрутить на палец, но поймала лишь воздух. Ах, да…