— Семенъ! — окликнулъ вдругъ меня старикъ. — Ты чего-же это, спишь, что-ли?
— Нѣтъ.
— Гдѣ ты тутъ? Не видать въ потьмахъ-то!
— Здѣсь я. А что?..
Старикъ подползъ по полу ко мнѣ и легъ рядомъ.
— Знаешь что? — шепотомъ спросилъ онъ.
— А что?
— Сколько у насъ капиталу?
— Ну, сколько?
— Пятнадцатъ монетъ, вотъ сколько! Мы, — онъ зашепталъ еще тише, — завтра съ тобой выпьемъ… Какую я, братецъ мой, штуку обмозговалъ… Очень ловко!..
— Какую?..
— Помалкивай!… Узнаешь. — Онъ помолчалъ и потомъ, шепотомъ и тихо хихикая, заговорилъ:- Мы вотъ что… купимъ завтра пару лаптей, — больше пятиалтыннаго не дадимъ. Портянки у насъ есть, веревочекъ выпросимъ… Понялъ?
— Нѣтъ, не понялъ, — отвѣтилъ я, дѣйствительно не догадываясь, къ чему онъ клонитъ рѣчь.
— Не понялъ… Эхъ ты, Антонъ!… А сапоги-то?
— Ну, что сапоги?
— А сапоги по боку! — воскликнулъ онъ уже вслухъ и радостно засмѣялся. — Чудакъ! — продолжалъ онъ. — Твои да мои, двѣ пары. Какъ ни плохи, а все, на худой конецъ клади, полторы бумажки дадутъ… Ловко, а?!. Шарикъ у меня еще работаетъ, а?..
— Ловко! — согласился я, улыбнувшись.
— То-то, чудачекъ! — радовался старикъ, точно открылъ Америку. Шарикъ-то у меня работаетъ! Главное дѣло, я и такъ думалъ и эдакъ, все выходитъ: не нужны сапоги! На кой ихъ лядъ?! Здѣсь провинція, и въ лаптяхъ сойдетъ. Куда ходить-то!… Ужъ и выпьемъ мы утромъ… эхъ!… Колбаски возьмемъ, велимъ поджарить рубца, чайку съ баранками. Баранки здѣсь, братъ, пекутъ, во всей Россіи не найдешь… патока!… Что всамдѣль, наголодались мы. Хоть часъ, да нашъ! А счастье, братъ Семенъ не въ однихъ сапогахъ ходитъ… Наплевать на нихъ, да и вся недолга!..
Все это онъ говорилъ, волнуясь и радуясь, какъ ребенокъ, получившій новую игрушку. Я слушалъ его, и мнѣ стало весело.
— Въ какомъ угодно положеніи можетъ, значитъ, найти себѣ человѣкъ радость, — думалось мнѣ. — Чего-жъ я-то? Да не все ли равно… такъ-то, пожалуй, и лучше. Вѣдь не въ сапогахъ же, на самомъ-то дѣлѣ, счастье-то ходитъ… «Хоть часъ, да нашъ»… и вѣрно, хоть часъ!..
Утромъ, на другой день, часу въ десятомъ, насъ повели наверхъ къ старостѣ. Староста и писарь знали меня лично и сейчасъ же отпустили. Отпустили и старика. Мою казенную шапку отъ меня отобрали. Спасибо, писарь выручилъ: далъ мнѣ какой-то рваный завалявшійся картузишко. Я надѣлъ его, сказалъ спасибо и, не помня себя отъ радости, сбѣжалъ по лѣстницѣ на улицу. Мнѣ не вѣрилось, что я на свободѣ, что могу идти и дѣлать, что хочу, что позади меня нѣтъ какого-нибудь солдата или сторожа…
— Погоди, что ты разскакался, — остановилъ меня старикъ. — Вырвался на свободу-то, какъ жеребецъ… Радъ радехонекъ!
Я посмотрѣлъ на него. Онъ улыбался во весь ротъ, глаза весело играли. Онъ точно помолодѣлъ и выросъ.
— Значитъ того… пьемъ? — сказалъ онъ. — Перво наперво вотъ что: идемъ лапти купимъ, а тамъ увидимъ…
Мы скоро нашли и сторговали за пятиалтынный пару берестовыхъ лаптей и тутъ же, въ лавченкѣ, нарядились въ нихъ. Лавочникъ, снисходя къ нашему положенію, далъ намъ даромъ по бичевкѣ, которыми мы и скрутили икры ногъ, прикрѣпивъ предварительно бичевки къ лаптямъ.
Сдѣлавъ такъ, мы пошли и продали какому-то цыгану у трактира на конной за рубль семьдесять пять коп. двѣ пары нашихъ сапогъ.
— Теперь куда-же? — спросилъ старикъ.
— Куда? — отвѣтилъ я и, засмѣявшись, крикнулъ, — пока что — «одна открыта торная дорога къ кабаку»!..
— Вѣрно! — согласился старикъ.
Туда мы и направились…
