— Батюшка, здѣся столова, ай нѣтъ?..
— Здѣсь.
— Скажи ты мнѣ на милость, какъ мнѣ мужа сыскать?..
— А онъ здѣсь?
— Здѣся… Я доподлинно узнала… здѣся онъ… Охъ, отъ Калуцкихъ воротъ шла… смерть моя! Какъ мнѣ его увидать-то, разбойника?!
— Спросить надо… тутъ народу много… Иди за мной.
Я ввелъ ее въ столовую. Она, робѣя, остановилась въ дверяхъ. Вѣроятно, этотъ шумъ и видъ множества такихъ «страшныхъ» людей поразилъ ее… Ее сейчасъ же окружила толпа любопытныхъ.
— Кто такая? Зачѣмъ? Кого надо?
— Мужа бы мнѣ… сказывали: здѣся…
— Мужа?.. Какого мужа? какъ звать? — заоралъ какой-то здоровенный малый надъ самымъ ея ухомъ. — Не я-ли грѣхомъ…
— Звать-то… Иваномъ… Иванъ Красавинъ… Фабричный онъ… на самоткацкой работалъ…
— Иванъ Красавинъ! — заоралъ малый, обернувшись къ толпѣ, - Красавинъ! Иванъ Красавинъ… чортъ… эй! кто здѣся Красавинъ, выходи лѣшій!… Эй, Красавинъ!..
— Здѣся!… Я Красавинъ! — раздался гдѣ-то вдали голосъ.
— Иди сюда, дьяволъ… жена пришла!…
Торопливо, расталкивая толпу, появился Красавинъ. Это былъ малый, лѣтъ тридцати, испитой, измятый какой-то, съ синими мѣшками подъ глазами… Увидя жену, онъ какъ-то сразу ошалѣлъ и попятился назадъ, точно волкъ, котораго выгнали облавой изъ чащи прямо на охотника… Онъ глядѣлъ на нее во всѣ глаза и, очевидно, даже не вѣрилъ себѣ — жену-ли онъ видитъ, или это дьявольское навожденіе… Баба заплакала… Дѣвочка уцѣпилась обѣими рученками за подолъ матери и тоже заплакала…
— Ты какъ сюда попала? — вдругъ заговорилъ пришедшій въ себя мужъ и какъ-то сразу перемѣнился. Лицо его стало до крайности нагло, отвратительно… Глаза загорѣлись злобнымъ чахоточнымъ блескомъ. Какъ тебя сюда чортъ занесъ? Чего надо?
— Чего надо? — заголосила баба жалобно и громко:- Люди добрые, — обратилась она къ притихшей и жадно смотрѣвшей на эту сцену толпѣ, какъ бы призывая ее въ свидѣтели и въ защиту: — спрашиваетъ: чего надо? — Ушелъ, бросилъ меня съ дѣтьми одну одинешеньку на чужой сторонушкѣ!… Вторую недѣлю ищу его… маюсь, не пимши, не ѣмши… Слезъ пролила, можетъ рѣки… А онъ — на-ка поди!… Дѣтей-то бы пожалѣлъ, варваръ, мошенникъ, притка тебя прострѣли!… Дохлый песъ… На, бери дѣтей-то… Корми! Пьяница… Злодѣй!..
— Лайся! лайся! — отвѣтилъ мужъ, — я те полаюсь!..
— Убить тебя мало, дохлаго гнилого пса!… Какъ же, люди добрые, посудите, Христа ради, сами… Жилъ на фабрикѣ… домой ничевошеньки, ни синя пороху не подавалъ. Дома перекусить нечего: останный мѣшокъ, коли еще! до Миколы съѣли… Свекоръ больной, на ладанъ дышетъ… бѣдность, нужда… Останную коровенку за оброкъ со двора свели… Говоритъ надысь свекоръ: «Ступай, говоритъ, молодушка, къ ему, разбойнику, бери дѣтей, а мы со старухой по міру пойдемъ… Что-жъ тебѣ здѣсь издыхать, что-ли, съ голоду»… Пошла я… болѣ ста верстъ шла пѣша… Зимнее время, а мое дѣло бабье… опять дѣти… Пришла въ Москву, нашла его… вижу: почитай голый, пропился весь, съ фабрики то прогнали, у земляковъ Христа ради проживаетъ… На, говорю, дѣтей-то, такой сякой!. А онъ, не будь глупъ, шапку въ охабку… Я, говоритъ, сбѣгаю, чаю заварю — чай, съ дороги то устала, прозябла… погрѣйся, да и былъ таковъ: втору недѣлю чай-то завариваетъ… Я туды, сюды — нѣтъ! какъ въ тучку канулъ… А извѣстно — мое дѣло бабье, что я смыслю? Опять пить-ѣсть надо… Искала я его по Москвѣ-то, искала… словно въ лѣсу дремучемъ… Спасибо, научилъ меня одинъ его знакомый, землякъ нашъ: «иди ты, говоритъ, баба, въ рабочій домъ, безпремѣнно онъ таматко, болѣ ему негдѣ быть»… — Ну, разбойникъ, — обратилась она опять къ нему, — что скажешь?.. бери ребятъ-то… корми!..
— На кой они мнѣ… Пошла къ чорту: заработаю — вышлю… Что ты срамить то меня пришла, дура баба!. деревня чортъ, необузданная!..
— А ты, братъ, потише! — вступился вдругъ въ разговоръ совсѣмъ еще молодой, высокій и стройный хитровецъ съ «отчаяннымъ» лицомъ и бойкими ухватками, — баба дѣло говоритъ. Какого ты чорта ее не кормишь? Женился тоже, сволочь паршивая! Дамъ вотъ въ рыло то!..
— Молчи, золотая рота! — огрызнулся на него мужъ.
— Золотая рота! — передразнилъ его малый. — Я золотая рота и буду… по крайности одинъ… чужого вѣка не заѣдаю… А ты что? Жену прокормить не можетъ, сволочь… Я бы укралъ да далъ… Повѣсить тебя!… Ишь ты, ловкачъ, кашку съѣлъ — горшокъ на шестокъ…
— Вѣрно! — раздались въ толпѣ голоса, — что вѣрно, то вѣрно… Не заѣдалъ бы чужого вѣку… не женился бы…
Слушая это, баба стояла и громко плакала…
А мужъ злобно глядѣлъ на нее. По лицу у него выступили красныя пятна.
— Иди! — сказалъ онъ, — отколь пришла… У меня нѣтъ ничего… заработаю вотъ, вышлю — разорваться мнѣ, что-ли, ай родить тебѣ денегъ то!
— Куда-жъ я пойду?
— Домой иди, въ деревню.
— Да мошенникъ ты эдакой… Ай на тебѣ креста нѣтъ… Ты хочь дѣтей-то пожалѣй… Ангельскія-то душки за что муку несутъ? Куда я съ ними дѣнусь? Какъ пойду-то опять?
— Какъ пойдешь?.. ногами!… Мнѣ взять негдѣ… Сама видишь…
— Вотъ, сволочь-то! — крикнулъ опять малый съ отчаяннымъ лицомъ. — Эхъ, на мои бы зубы! Разорвалъ бы!… Попадись ты мнѣ на Хивѣ — душу вышибу!… Не люблю смерть такихъ… За правду глотку прорву!..
— А мнѣ гдѣ-жъ взять: я — баба.
