— Къ доктору!… Эй, идите къ доктору на осмотръ! — закричалъ кто-то. — Къ доктору, къ доктору!..
— Остается только теперь послать насъ еще къ чорту! — сказалъ дворянинъ и добавилъ:- Вотъ хожденіе-то души по мытарствамъ… Однако, хорошъ на мнѣ костюмчикъ… Не правда-ли?.. Очень миленькая выйдетъ, такъ сказать, жанровая картинка прогуляться такимъ образомъ въ Сокольники, а?..
Я посмотрѣлъ на него и не могъ не засмѣяться. Широкіе, стоптанные, на босу ногу, чюни, широчайшіе «невыразимые», драный, сальный пиджакъ и высокая, какъ у Шевченка, барашковая (своя) шапка…
— Клоунъ! — сказалъ онъ съ горечью.. — Вотъ если-бы теперь на меня покойная маманъ взглянула, а? Фу, ты, чортъ!… «И похоже это на правду? Все похоже на правду, все можетъ статься съ человѣкомъ»!.. — продекламировалъ онъ изъ Гоголя и, какъ-то отчаянно махнувъ рукой добавилъ: — Наплевать!…
Докторъ, почтенный съ виду, бородатый, съ очками на носу господинъ, спасибо ему, не задерживалъ насъ. Его осмотръ оказался до крайности простъ.
Онъ сидѣлъ за столомъ вмѣстѣ съ какой-то барышней въ чолкѣ, вѣроятно фельдшерицей, и, не глядя на паціента, — спрашивалъ себѣ подъ носъ:
— Номеръ дѣла?
Паціентъ подавалъ картонный No.
— Грыжа есть?..
— Нѣтъ.
Барышня съ чолкой брала No и дѣлала на немъ съ другой стороны клеймо, букву С, т. е. «способенъ».
— Слѣдующій! Подходилъ слѣдующій.
— Грыжа есть?
— Нѣтъ
— Проходи!… Слѣдующій! Грыжа есть? и т. д.
Дошелъ «чередъ» до дворянина.
— Грыжа есть?
— Есть!
Докторъ поднялъ голову и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.
— Давно?
— Не помню, съ какихъ именно поръ, по всему вѣроятію, какъ я думаю, съ дѣтства… Наслѣдственная, навѣрно… потому и отецъ мой страдалъ ей-же… Да, кромѣ того, — продолжалъ онъ, — я чувствую боль въ бокахъ, и вообще я нездоровъ и на тяжелую работу не способенъ.
— Гм!… Ну, неспособенъ, такъ и запишемъ, что «неспособенъ»… Не зачѣмъ было идти сюда: здѣсь не богадѣльня, а работный домъ… Неспособенъ! — обратился онъ къ барышнѣ…
Та положила на No клеймо Н., т. е. «не способенъ», и вручила дворянину.
— Проходите!… Слѣдующій!..
Послѣ докторскаго «осмотра» насъ опять загнали въ столовую. Было поздно — десятый часъ вечера… Пора бы дать отдохнуть и покормить измучившихся и наголодавшихся за этотъ безтолковый день людей. Но не тутъ-то было! Оказалось, что насъ сейчасъ-же «погонятъ» въ Сокольники.
Началась снова безконечная перекличка людей по фамиліямъ.
— Ивановъ! Сидоровъ! Столбовъ! Стригуновъ! проходи къ двери… Живо!… Стройся попарно!..
— Ты что безъ штановъ, косматый чортъ?! — заоралъ надзиратель, когда дошелъ чередъ до дворянина. — Гдѣ штаны?.. Пропилъ, что-ли?..
— Мнѣ не дали… Не хватило…
— Какъ не дали!… Врешь?..
— Не дали…
— Какъ-же быть?.. Нельзя-же тебѣ идти безъ штановъ… А, чортъ тебя задави!… Канителься съ тобой!… Эй, Шинкаренко! — обратился онъ къ молодому парнишкѣ, стиравшему со столовъ соръ. — Сбѣгай на спальню, возьми у пѣвчихъ штаны какіе-нибудь похуже… Скажи, за нихъ послѣ новые дадутъ… Отходи прочь! — заоралъ онъ на дворянина. — Эй, кто тамъ слѣдующій… Киселевъ! Перовъ! Эстенъ! выходи скорѣй! дьяволы!
Наконецъ, насъ вывели на дворъ, у воротъ опять пересчитали и тогда только «погнали» въ Сокольники…
Голодные и злые шли мы, не соблюдая никакого порядка, какъ попало, среди улицы, мѣся чюнями рыхлый и глубокій снѣгъ. Прохожіе останавливались и глядѣли на насъ… Нѣкоторые подавали деньги, думая, вѣроятно, что это идутъ арестанты. Дворники и извозчики глумились и острили на нашъ счетъ…
— Эй, землячки, куда Богъ несетъ?.. Ай въ деревню отправляетесь къ женамъ?.. Кланяйтесь тамъ нашимъ… На Хиву-то когда придете?.. Го, го, го…
Съ болью въ сердцѣ и съ чувствомъ невыносимой гнетущей тоски, шелъ я за другими, думая не о себѣ, а о своихъ близкихъ, оставленныхъ тамъ, дома, въ деревнѣ. Что, если бы они узнали про мои похожденія?..
Долго шли мы… Чѣмъ дальше, тѣмъ все глуше, печальнѣе и темнѣе становилась улица… Вѣтеръ пронзительно свисталъ и дулъ намъ прямо въ лицо, казенная одежда грѣла плохо… Въ особенности зябли ноги, обутыя въ гадкія, безъ подвертокъ, тяжелыя чуни… Люди шли молча, спотыкаясь, толкая и подгоняя другъ друга… Ни разговоровъ, ни смѣху не было слышно… Только изрѣдка раздавались ругательства, въ которыхъ слышались проклятія и злость на свою горькую долю…
Наконецъ, мы свернули съ шоссе влѣво и, пройдя немного темнымъ и узкимъ переулкомъ, остановились у воротъ… Сторожъ отперъ ихъ, и мы вошли въ какую-то пустынную и длинную аллею. Огромныя, высокія сосны глухо шумѣли вершинами… За деревьями вправо виднѣлись развалины не то какого-то строенія, не то забора, — трудно было разобрать въ темнотѣ… Дальше, на лѣво были небольшіе дома, а еще дальше, прямо въ глубинѣ, куда «гнали» насъ, виднѣлась какая-то огромная масса строеній… Мы подошли къ этимъ строеніямъ, свернули влѣво, мимо огромной, высокой, фабричной трубы и, повернувъ вправо, за уголъ, мимо высокаго краснаго дома, направились внизъ, подъ горку, къ какому-то мрачному, высокому и тоже красному дому. Достигнувъ его, мы взобрались по скользкимъ обледенѣлымъ ступенькамъ въ темныя сѣни, изъ которыхъ вошли, какъ оказалось, въ столовую работнаго дома…
