Мяч, оставшийся в небе - [117]

Воспитали как цыганку.

Навсегда она пропала

Под тенью загара.

У неё в руках гитара,

Гитара, гитара!

Позабыла всё, что было,

И не видит в том потери.

(Ах, вернись, вернись, вернись!

Ну оглянись, по крайней мере!)

Мыла в речке босы ноги,

В пыльный бубен била звонко.

И однажды из берлоги

Утащила медвежонка,

Посадила на поляну,

Воспитала как цыгана:

Научила бить баклушки,

Красть игрушки из кармана.

С той поры про маму-папу

Забыл медвежонок —

Прижимает к сердцу лапу

И просит деньжонок,—

Держит шляпу вниз тульёю…

Так живут одной семьёю,

Как хорошие соседи,

Люди, кони и медведи.

По дороге позабыли:

Кто украл, а кто украден.

И одна попона пыли

На коне и конокраде.

Никому из них не страшен

Никакой недуг, ни хворость…

По ночам поют и пляшут,

Да в костры бросают хворост.

А беглянка добрым людям

Прохожим

Ворожит:

Всё, что было, всё, что будет,

Расскажет,

Как может…

Что же с ней, беглянкой, было?

Что же с ней, цыганкой, будет?

Всё, что было, — позабыла.

Всё, что будет, — позабудет…

1961

Горизонт

Видишь? —

               зелёным бархатом отливая,

Море

           лежит спокойнее, чем земля.

Видишь? —

                как будто ломтик от каравая,

Лодочка

                    отломилась от корабля.

Яхты

       и пароходы ушли куда-то.

Видишь? —

                по горизонту они прошли,

Так же

          как по натянутому канату

В цирке

            канатоходцы пройти могли.

Словно

          за горизонтом обрыв отвесный —

Пропасть!

              И пароходы идут, скользя,

Робко

         и осторожно держась над бездной,

Помня,

          что оступаться туда нельзя.

Ты же

         так хорошо это море знаешь,

И песни,

            песни

                    про эту пропасть поёшь, поёшь…

Что ж ты

             за горизонтом не исчезаешь?

Что ж ты

             за пароходами не плывёшь?

Видишь? —

                канатоходцами по канату

Снова

        по горизонту они прошли, —

Снова —

            в Константинополь, Суэц, Канаду…

Снова —

           по краю моря на край земли.

Снова —

            в Константинополь, Суэц, Канаду,

Снова —

           по краю моря на край земли.

1961

Караван

Мой караван шагал через пустыню,

Мой караван шагал через пустыню,

Первый верблюд о чём-то с грустью думал,

И остальные вторили ему.

И головами так они качали,

Словно о чём-то знали, но молчали,

Словно о чём-то знали, но не знали:

Как рассказать,

                      когда,

                               зачем,

                                        кому…

Змеи шуршали среди песка и зноя…

Что это там? что это там такое? —

Белый корабль, снастей переплетенье,

Яркий флажок, кильватер голубой…

Из-под руки смотрю туда, моргая:

Это она! Опять — Фата-Моргана!

Это её цветные сновиденья,

Это её театр передвижной!

Путь мой далёк. На всём лежит истома.

Я загрустил: не шлют письма из дома…

«Плюй ты на всё! Учись, брат, у верблюда!» —

Скажет товарищ, хлопнув по плечу,

Я же всердцах пошлю его к верблюду,

Я же — всердцах — пошлю его к верблюду:

И у тебя учиться, мол, не буду,

И у верблюда — тоже не хочу.

Друг отошёл и, чтобы скрыть обиду,

Книгу достал, потрёпанную с виду,

С грязным обрезом, в пёстром переплёте, —

Книгу о том, что горе — не беда…

…Право, уйду! Наймусь к Фата-Моргане:

Стану шутом в волшебном балагане,

И никогда меня вы не найдёте:

Ведь от колёс волшебных нет следа.

…Но караван всё шёл через пустыню,

Шёл потому, что горе — не беда.

1961

Братья капитаны

В закатных тучах красные прорывы.

Большая чайка, плаваний сестра,

Из красных волн выхватывает рыбу,

Как головню из красного костра.

Двумя клинками сшиблись два теченья,—

Пустился в пляску яшик от сигар,

И, как король в пурпурном облаченье,

При свете топки красен кочегар.

        Мы капитаны, братья капитаны,

        Мы в океан дорогу протоптали,

        Мы дерзким килем море пропороли

        И пропололи от подводных трав,

        Но кораблям, что следуют за нами,

        Придется драться с теми же волнами

        И скрежетать от той же самой боли,

        О те же скалы рёбра ободрав.

На что, на что смышлён весёлый лоцман,—

Но даже он стирает пот со лба:

Какую глубь еще покажет лот нам?

Какую даль — подзорная труба?

Суровый юнга хмурится тревожно

И апельсин от грубой кожуры

Освобождает так же осторожно,

Как револьвер — от грубой кобуры.

Мы капитаны, братья капитаны,

Мы в океан дорогу протоптали,

Но корабли, что следуют за нами,

Не встретят в море нашего следа.

Нам не пристали место или дата;

Мы просто были где-то и когда-то.

Но если мы от цели отступали,—

Мы не были нигде и никогда.

1962

Следы

Ночь напечатала прописью

Чьи-то на глине следы.

Над плоскодонною пропастью

Эхо — как пушечный дым.

Видно, прошёл тут и шёпотом

Песню пропел пилигрим;

Долго стреляющим хохотом

Горы смеялись над ним.

Тут не отделаться дёшево,

Как бы ни крался в обход:

На смех подымут прохожего

Чудища, каменный сброд!

Пусть, опасаясь предательства

Отзвуков, путник молчит;

Стук его палки в ругательства

Гулкая ночь обратит.

         Вижу, как ночь приближается

         Высохшим руслом реки,

         Но всё равно продолжается

         Песня, словам вопреки.

…Где это море? — вы спросите, —

Где этот пляшущий риф?

Где — без морщинки, без проседи —

Юный зелёный залив?

Где эти заросли тесные

В лунной летучей пыльце?

Звери да птицы чудесные?