Мы живем рядом - [17]

И вот, смотрите, женщин раскрепостили, детям теперь живется неплохо. С трудом превеликим мы эту Азию раскачивали, сил не жалели. И воевали, и учили, и дружили, и друг с другом дружить учили — туркмен с киргизами и узбеками. Крестьяне первыми понимать стали, что такое земля, которая тебе принадлежит. Я про города не говорю. Там тоже борьба была прежестокая. Всех просветили. Ну а за это просвещение, тоже заплатили хорошими людьми. Сколько я товарищей оставил навсегда и в песках и в горах!

Иных как-то и с годами не забываешь. Уже и время прошло, и Великая Отечественная война все затмила, а нет, все же помнишь. Хоть историю, что ли, товарищи писатели, написали бы про то, как здесь Красная Армия за отечество и человечество сражалась. Был у нас один человек, любимец-командир, — храбрец, ничего не скажешь. Ветцель. Надо было ликвидировать одного сложного человечка, что сначала из кровной мести был с нами против Джунаида, а потом начал другими делами заниматься. Он понимал, что феодалам, к которым и он принадлежал, конец приходит и ему с революцией не ужиться. И задумал он восстание против советской власти и начал приводить свой план в исполнение.

Ну, все ясно, поведение его сомнений не оставляет. Вопрос только во времени. А восстание задумано хитро и широко. Прямо вызывать его на объяснения поздно: не пойдет. Надо самим идти к нему в нору. А он жил в маленькой глиняной крепостице в пустыне. Внутри крепостицы стояли у него кибитки, а в них — его джигиты, до зубов вооруженные. И придумали: пусть Ветцель к нему поедет, как будто просто так, тем более что с ним будет только разъезд — тринадцать человек. И раньше, бывало, заезжали, — и он встречал, лиса, с уважением. А до того, как Ветцель сумеет его захватить, подойдет на помощь эскадрон, да не один. Значит, самое главное — продержаться до подхода. Ветцель приехал, встретил его Якши Кельды, ничего как будто не подозревает. А его джигиты дырки в юртах понаделали и наблюдают. И что случилось тут с Ветцелем? Такой опытный был каракумец, а тут дал ошибку: схватил Якши Кельды на дворе. А джигиты, видя это, сразу стрелять, поранили красноармейцев и своему главарю пулю в живот всадили.

Наши вскочили в кибитку, туда же затащили Якши Кельды, и начался бой, типичный каракумский бой: наших четырнадцать, а их свыше ста пятидесяти. Пули, брат, прошивают юрту со всех сторон. Ветцель чем их держал? Только они хотят в кинжалы, а он выскочит да гранатой и глушит, а когда гранаты кончились, связкой толовых шашек по ним. Он был подрывник, сапер, — знал, как со взрывчаткой обращаться. И пуля ему по левому виску прошла. А бой идет дальше. Мы слышим издали: отчаянная стрельба, взрывы. Ну, битва! Мы в галоп! Ворвались, когда уже басмачи на крышу кибитки лезли, чтобы оттуда в упор стрелять. Вот какая резня была! Почти все наши переранены, а наша взяла. Вот так и погиб храбрый Ветцель. Сам перед смертью с убитого Якши Кельды снял орден Красного Знамени, который тот получил в свое время за помощь против Джунаида.

— Я видел этот орден в Мары. Мне его в восемьдесят третьем кавалерийском туркестанском полку показали в тридцатом году, — сказал я.

— А это было в октябре двадцать пятого, — продолжал Ястребов. — Вот какие были бои, походы. Многие герои революции тут в песках себя прославили. Все жители видели, что боремся мы за правду, за свободу народов. На шее моей лошади висел темно-желтый шнурок с бирюзовым колечком — от дурного глаза, от дурной пули талисман. Приятель один, узбек, повесил, говорит: «Не снимай, цел будешь, клянусь». А меня дурная пуля все же задела, да так, что я едва жив остался. До сих пор помню, как мы враз оба выстрелили — басмач и я. Он наповал, а я — почти наповал. Но вот живу, и даже ничего живу. Воспоминаниями даже занялся.

— То, о чем вы рассказывали, Геннадий Геннадьевич, забудется скоро, если уже не забылось, — сказал я. — Нам Якши Кельды помнить не так уж обязательно, а наших, кто за дело революции погиб, забывать стыдно. Но имя Ветцеля в части, где он служил, в тридцатом году помнили, и, думаю, в истории полка его имя осталось. А придет время, историки напишут историю борьбы с басмачеством, они расскажут все, как было. Тем более, что это были жертвы необходимые.

— За что подымем тост? —- спросил Карский.

— За будущее, — сказал я. — Садитесь, Витя, выпейте тоже. Вы — молодой человек, вам нужно будущее увидеть своими глазами. Но прежде я обосную свой тост. Пусть в ближайшем будущем будет так. Вы садитесь в Москве в самолет, который, скажем, через четыре-пять часов доставит вас в Термез. В Термезе или рядом вы на шикарном пароме переправляетесь на афганскую сторону, а там ночуете в первоклассном отеле, который стоит на том месте, где мы спали на земле. Едете по замечательной дороге и вечером видите, что две линии огней остаются за нами. Одна — золотой пояс Термеза и окрестностей, другая — электрический свет в афганских городках и селениях на берегу Аму-Дарьи. Верблюдов нет, они стали анахронизмом и пасутся где хотят, как в заповеднике...

— За свои старые заслуги, — сказал Ястребов, смеясь. — А куда их девать? Из них даже колбаса скучная — синяя, безвкусная...