Мы здесь живем - [62]

Советский писатель приезжает к вам в гости как «такой-то, независимый, авангардист и т. д.», представитель русской культуры. А на самом деле он, как ни крути, представитель Союза советских писателей, довольно единодушно выбросившего из себя Солженицына, Владимова, Войновича, Лидию Чуковскую, Льва Копелева. И правдивые впечатления об Америке он сообщит в лучшем случае друзьям за домашним столом. А 260 миллионов от этого свободного обмена идей получат шиш! Для них сойдет и стряпня Стуруа или Андронова — с сильным душком, по рецептам «холодной войны».

Такого рода контакты, санкционированные и контролируемые советскими властями, неизбежно несут на себе отпечаток фальши, метят ею всех участников с обеих сторон. В этом вы сами могли недавно убедиться.

Может показаться, что здесь, в этом зале, собрались люди, обладающие разной степенью личной свободы. Одни — граждане свободного мира — могут, например, поехать, куда сами захотят.

Другим для дальних путешествий требуется получить от властей толчок в заданном направлении. Третьи расстояние в сто километров одолевают, петляя, как зайцы, преследуемые гончими псами. (Это я говорю о себе самом: едва я получил приглашение на этот прием, как мне на дом принесли другое приглашение — явиться в прокуратуру города Владимира как раз в день приема, то есть сегодня. Я не счел это совпадение случайным. У прокуратуры сейчас ко мне нет никаких дел, кроме одного: помешать сегодня быть здесь. Как преступник, ночью я прокрался из дому, кружными путями проник в Москву, скрылся до вечера у друзей — «и вот я здесь, я с вами», как поется в песне Юлия Кима. Эта детская игра в сыщики-разбойники мне ни к чему, я сейчас не ограничен в праве на передвижение; но приходится считаться с реальностью и учитывать ее.) Приглашенный вами Иван Светличный не имеет и такой возможности попасть на эту встречу, так как он находится в ссылке. Но это различие в степени внешней свободы менее существенно, чем та внутренняя добровольная несвобода, которая, как прилипчивая болезнь, распространяется из нашей страны на весь мир. Вчера среди вас отделили «чистых» от «нечистых»; потом вам пришлось примириться с цензурированием ваших работ; завтра вам попытаются навязать самоцензуру: хотите контактов — не издавайте того-то и того-то.

Я просто напоминаю вам об опасности: компромиссы, может, и необходимы при общении, но только не в вопросах совести и достоинства.

Я хочу, чтобы меня поняли правильно. Конечно, я не против культурных контактов, мне они нужнее, чем советским властям. Им они нужны для престижа и для денег, а для меня они представляют самостоятельную ценность.

Сегодняшняя встреча, хотя и омрачена оскорбительными действиями наших властей, свидетельствует о значительном прогрессе в области контактов: лет двадцать пять назад американские издатели и не знали бы о существовании многих здесь присутствующих авторов; а тридцать лет назад не меньше половины из нас имели шанс встретиться километров на 500 севернее «Арагви» в менее комфортабельных условиях. Так что, как поет тот же Ким, «прогресс, ребята, движется куда-то понемногу, ну, и слава богу!».

Но вспомним, что этот прогресс не сам собой возник, не дарован нам из милости. Он достигнут ценой людских судеб и жизней — назову лишь некоторых: погибших в заключении Юрия Галанскова и Гелия Снигирева, умерших в изгнании Аркадия Белинкова, Анатолия Якобсона, Александра Галича. Во имя этого прогресса многие деятели русской культуры принесли высокую жертву — навечно разлучились с родиной.

Этот прогресс не был бы достигнут без сочувствия и содействия со стороны Запада — содействия, основанного не на компромиссах, а на бескомпромиссной нравственной позиции.

Мне кажется, что для того, чтобы дальнейшее развитие шло в том же направлении, к достижению настоящего взаимопонимания и сотрудничества, — для этого надо опираться на опыт прошедших лет.

Анатолий Марченко

Письмо А.Д. Сахарову

Андрей Дмитрии!

Во-первых, прошу прощения, что таким вот образом обращаюсь к Вам. Мне всегда кажется, что любое обращение к Вам, любое упоминание Вашего имени кем бы то ни было и в связи с чем бы то ни было выглядит в глазах окружающих не чем другим, а только манией величия. Во всяком случае, я всегда ощущаю именно это чувство, когда мне приходится или хочется обратиться к Вам или назвать Вас по имени. Именно поэтому я к Вам и обращаюсь таким вот образом — Андрей Дмитрии! Всякие: дорогой, уважаемый, милый — все это не то, все это совсем другое.

Подобные высказывания о здравствующем человеке могут создать неправильное представление об авторе этого письма. Со стороны можно подумать, что автор создал себе живого идола, Божество и поклоняется им. В каком-то смысле это так и есть. Именно в каком-то.

Я не во всем согласен с Вами. Есть вопросы, по которым у меня совершенно противоположное мнение с Вашим. И я никогда не был Вашим безоговорочным сторонником, Вашим единомышленником во всем. Но не это главное. Для ясности назову пример: в 1967 году при знакомстве с Вашей работой, где Вы упоминали войну во Вьетнаме, я не был согласен с вами в том, что главную ответственность за трагедию вьетнамского народа несут США. И сегодня, спустя десять с лишним лет, я не во всем согласен с вами. Но это действительно не главное.