Мы — военные - [78]

Познакомившись с Дуняшей, Алексей сказал, что несколько минут назад разговаривал по телефону с начальником госпиталя — положение Анатолия тяжелое: сотрясение мозга, поврежден позвоночник… Дуняша с тоской оглянулась на дорогу.

— Я сейчас туда… Может, успею к обратному автобусу.

— Успокойтесь. Мы через полчаса поедем в Солнечное на машине.

Отправились вчетвером: Дуняша, Алексей, Ольга Максимовна, за рулем Семен Марченко. Лыков, хмурый, но, как всегда, тщательно выбритый и подтянутый, махнул вслед рукой.

— Ну, ни пуха вам, ни пера!..

…По длинному, словно метро, коридору военного госпиталя неслышно скользили озабоченные медицинские сестры. Шмыгая шлепанцами, неторопливо шел стриженый человек в коричневом фланелевом халате.

Дуняше издали показалось, что человек в коричневом халате и есть Анатолий. Дрогнуло сердце: конечно, он, только без кудрей. Однако вблизи человек оказался совсем не похожим на Анатолия: он был и ростом выше и лицо какое-то одутловатое.

Старшая сестра отделения была недовольна настойчивостью, с которой посетители «прорывались» к больному в неположенное время. С укором сказала:

— Ваш в девятнадцатой палате. Лежачий он — очень тяжелый, а вы…

Не закончив, она сердито покосилась на посетителей: бестолковый, мол, вы народ.

Дуняша жадно всматривалась в эмалированные таблички на дверях палат: 13… 14… 15… Вот наконец и девятнадцатая палата. Не успели к ней подойти, как оттуда выбежала молоденькая встревоженная сестра. Не обращая внимания на посторонних, она метнулась к старшей сестре:

— Надежда Степановна, больному Крупене совсем плохо!..

— Бегите за Борисом Кондратьевичем! — приказала ей старшая сестра. Холодно взглянула на посетителей:

— А вам, любезные, придется возвратиться. Не могу я вас допустить. Куда вы, куда?!

Но было поздно: Дуняша распахнула дверь и вихрем ворвалась в палату. Там было семь коек. Из этих семи взгляд ее мгновенно вцепился в одну — ту, что стояла в самом углу, возле окна. Человек на койке лежал лицом к стене — неподвижный, весь в бинтах. Дуняша упала перед койкой на колени.

— Толя, родной!..

Больной резко повернулся на спину, со стоном раскинул в стороны руки. Медленно поднял тяжелые веки и просто, словно не разделял их год разлуки, сказал:

— Ты, Дуняша?.. Ну вот, видишь… Прости!.. Я пойду… На корнях трясет…

Последние слова он проговорил уже в бреду, с закрытыми глазами.

Чьи-то руки мягко, но настойчиво оттаскивали Дуняшу от койки, кто-то свистящим шепотом неизвестно за что ругал и упрекал ее — она ничего не чувствовала, не понимала.

…Лейтенант Анатолий Крупеня покончил расчеты с жизнью на второй день после приезда невесты.

Тяжелым кошмаром остались для Дуняши похороны. В ненастный осенний день под залпы винтовок зарыли в землю человека, ставшего для нее самым родным. А первая девичья любовь, светлая и чистая, осталась в сердце… Что с ней теперь делать? И как же неуютно и холодно стало на белом свете!..

Невесело было на душе и у Званцева. После похорон, возвращаясь из Солнечного в Малые Сосенки, он, сгорбившись, сидел в крытом газике, рядом с Гарусовым. Сквозь шум дождя, хлеставшего по брезентовому верху машины, снова и снова слышал голос подполковника Воронина: «Потеряли человека… Это наша с вами вина, старший лейтенант». Почему «наша с вами»? Зачем начальник политотдела и себя винит в этом? Воронин находился далеко от роты и не мог всего видеть, предусмотреть. А вот он, старший лейтенант Званцев, постоянно был рядом, видел, как человек куролесил, и не сумел предупредить беды.

Повторяя слова подполковника Воронина, Алексей сказал сумрачно:

— Потеряли мы человека с вами, Федор Федорович. Наша вина.

Лейтенант Гарусов даже не шевельнулся. Голова его была втянута в плечи, фуражка надвинута низко на лоб, воротник шинели поднят. Лишь через минуту он осознал, что к нему обращаются.

— Вы что-то сказали, товарищ старший лейтенант?

— Я сказал, что по нашей вине погиб Крупеня.

— Не говорите так, — встрепенулся Гарусов. — Вы тут ни при чем! Вы делали все, что положено делать замполиту. Я где был, спрашивается? Секретарь партийной организации… Алексей Кузьмич, ведь мы же с ним товарищи: вместе работали, в одной комнате жили, вместе обедали у Желудева… Вовеки не прощу себе!

Дома Алексея ожидало новое огорчение. Когда он вошел в квартиру, Тамара как-то неловко, бочком сидела у столика, прислонившись лбом к радиоприемнику. Рука ее, соскользнув с колена, так и висела вяло и безжизненно. Радиоприемник был включен, но приглушен почти до отказа. Звуки музыки еле слышались.

Алексей испуганно кинулся к жене:

— Что с тобой, Тома?

Она медленно подняла голову. Попыталась улыбнуться, но вместо улыбки лишь две горькие складки обозначились возле губ.

— Ничего, Алеша, пройдет… — сказала Тамара. Она взяла с приемника записку и подала ее мужу. На обрывке оберточной бумаги карандашом было написано размашисто и неровно:

«Не вздумай, Томка, снова приезжать в Ригу дипкурьером. Теперь у тебя ничего не получится: в Малые Сосенки я больше не вернусь. Нина».

— Григория видела? — спросил Алексей, прочитав записку.

— Видела…

Она тряхнула головой, словно освобождаясь от мрачных мыслей, и поднялась.