Мы — военные - [75]

— Поезжай, Дуняша, — сказала тетя Клава, — а то останешься на бобах. Вижу, что любишь… Ольга, она права: не надо свое счастье уступать.

— Вы думаете, это хорошо — навязываться в жены?

— А ты не навязывайся, ты поезжай к тетке Оле. Зачем зря страдать? Там на месте все прояснится.

И Дуняша решилась: как только бухгалтерия подытожит доходы колхоза, так и поедет в гости к тете Оле в Прибалтику, в далекие Малые Сосенки. Уведомив о своем решении Ольгу Максимовну, она просила не говорить об этом Анатолию.

КАРМЕН НЕ ОТСТУПАЕТ

Последним предметом увлечения лейтенанта Крупени была разбитная буфетчица из привокзального ресторана станции Долгово. По паспорту она числилась Ефросиньей Сидоровной Рогожиной, но, знакомясь, говорила:

— Кармен.

Присвоив себе это романтическое имя, Ефросинья Рогожина старалась и по внешности быть похожей на темпераментную цыганку. Она носила дутые золотые серьги, одевалась в яркие платья со множеством оборок и воланов, красила в черный цвет волосы, брови и ресницы.

Экзотическая буфетчица сумела вскружить голову лейтенанту. Он млел, когда Кармен, положив на прилавок, заставленный пивными кружками и бутылками, руки с ямочками на локтях, «жгла» его глазами, загадочно улыбалась и напевала вполголоса:

…Так берегись любви моей!

Крупеня как-то не задумывался: на какие средства Кармен так роскошно одевалась, приобретала ковры и хрусталь, закатывала сногсшибательные вечеринки. Как-то, оставшись с ней наедине, он все же спросил о ее зарплате. Она рассмеялась, обдавая его запахом дорогих духов.

— Какой же ты еще наивный, мой мальчик!.. Разве проживешь на зарплату? У меня побочные доходы… Надо уметь, Толенька: мы живем один раз.

Она плотнее прижималась к нему и мурлыкала:

— Разве плохо такую жену иметь? И любовь тебе, и ласка, и все, что видишь в квартире, — твое… И еще знаем, где взять… Люб ты мне, мальчик мой милый!..

Кармен говорила правду: Анатолий ей нравился. Но была и другая, более важная причина, побуждавшая ее поскорее связать себя с лейтенантом узами законного брака. «Пусть тогда попробуют разные ревизоры и следователи придраться, — рассуждала она, — я честная жена честного советского офицера!»

Но Крупеня далек был от мысли о женитьбе на Кармен. Он отлично понимал, что она за птица, и рассуждал просто: почему не провести время в свое удовольствие? А чем она занимается — это его не касается, он не прокурор.

В минуты тяжелого похмелья после пьяной ночи, проведенной на квартире буфетчицы, Анатолий стыдился взглянуть в глаза сослуживцам. Тогда он вспоминал о Дуняше Березкиной. Ее светлый образ немым укором возникал перед ним. Крупеня клялся и Лыкову, и Званцеву, и самому себе, что с сегодняшнего дня покончит с «баловством».

Недели две Крупеня «держался». И днем и ночью можно было видеть его у боевых машин. Пробовал он тогда снова приняться и за английский язык. Лейтенант Гарусов охотно брал на себя роль репетитора. Занятия шли успешно.

Но вот Анисимов вручал ему надушенное письмо, на конверте которого предусмотрительно не указывался обратный адрес, — и все летело кувырком. С трудом дождавшись конца дня, Крупеня спешил к гаражу и выкатывал мотоцикл. Никто не мог тогда удержать его в роте.

— Чего вы от меня хотите? — бил он себя кулаком в грудь. — Имею я право прокатиться на своем собственном мотоцикле? Имею! Каждый по-своему проводит свой досуг. Прогуляюсь и вернусь.

После одной из таких «прогулок», когда он с больной головой рано утром возвратился в роту, у гаража его встретил ефрейтор Дзюба — в черном комбинезоне, с выпачканными в масле руками.

— Ну, как дела, изобретатель? — спросил Крупеня, пытаясь скрыть свою неловкость. — Небось майор с замполитом меня спрашивали?

— Лейтенант Гарусов спрашивал.

— Это ничего…

— Разрешите, я закачу.

За руль, как козла за рога, Дзюба взял мотоцикл и повел его к полураскрытым воротам гаража. У ворот остановился, оглянулся на офицера. Тот стоял, широко расставив ноги, и сумрачно глядел в землю.

— Товарищ лейтенант!..

— Ну?

— Бросили бы вы всю эту петрушку. Честное слово… Зачем это нужно? Кармен до добра не доведет. Ну право же…

По сохранившейся еще привычке говорил Дзюба как будто небрежно, с усмешкой. Лишь в глубине его цыганских глаз мелькало что-то похожее на тревогу за офицера. Крупеня подошел к нему, устало прислонился к седлу мотоцикла.

— И ты с нотацией? Эх, ефрейтор, ефрейтор… Ты, выходит, покрепче меня — все лето праведником держишься. Ну и держись! Хвалю, ефрейтор. А у меня не получается. Вот еду сейчас из Долгово, и кажется мне, что потерял мой мотоцикл управление и несет меня неизвестно куда, может, в пропасть какую…

— Товарищ лейтенант…

— Ладно, не хнычь прежде времени.

Решение партийного собрания об исключении его из кандидатов в члены партии Крупеня воспринял как падение в ту самую пропасть, которая ему порой мерещилась. «Теперь конец, — с отчаянием думал он, — конец службе в армии, Дуняшиной любви — конец жизни!» Слабо, как угасающий огонек, светилась надежда: а может быть, на заседании партийной комиссии не исключат? Может быть, ограничатся строгим выговором?

Не исключили. Он воскрес из мертвых! Он снова вместе с товарищами, снова у любимого дела — какое великое счастье! Строгий выговор? Его со временем снимут.