Мы — военные - [17]

— Да…

— Придется позаботиться о вашей безопасности, тем более что нам по пути.

Сначала, действительно, было скользко. Потом они шли по тротуару, густо посыпанному песком, но лейтенант продолжал бережно поддерживать Тамару под локоток. Она тоже почему-то не замечала, что боты ее уже не скользят. Было очень хорошо с этим рослым военным. Тамару немного смешило его неумение приспособиться к ее мелким шажкам: видно, мало опыта в провожании девушек…

После Тамара узнала, что Алексею Званцеву в тот раз было совсем не по пути. Направляясь к военно-политическому училищу, он сделал солидный круг, чтобы довести спутницу до парадного подъезда педагогического института…

Ну ничего, она ради него в жизни не такой крюк сделала! И она никогда не пожалела бы об этом, если б не угроза разучиться понимать друг друга, едва научившись этому.

На следующее утро Алексей поднялся в отличном расположении духа. Собираясь на службу, он шутил, смеялся и, кажется, совсем забыл обидные слова, сказанные жене накануне. Но Тамара не забыла о них. «На разных языках…» Неужели Алексей не понимает страшного смысла этих слов?

— Ты почему, Томка, кислая? — спросил он.

— Так просто… Что-то голова разболелась.

Она в это утро ничего не сказала ему о своей тревоге. Надо обдумать происшедшее, собраться с мыслями. И вообще о таких серьезных вещах на ходу не говорят…

ТАМАРА ВЗБУНТОВАЛАСЬ

Проводив мужа, Тамара пошла к Марье Ивановне. Та раскатывала тесто для лапши и встретила соседку, как всегда, восторженно.

Тамаре казалось, что ее «открытие» ужаснет и Марью Ивановну, однако этого не случилось. Спокойно выслушав соседку, Марья Ивановна со смехом развела руками, выпачканными в муке:

— И-и, лапушка ты моя, да разве можно этим так расстраиваться? Вот нашла себе заботу! Он сказал не подумавши, а ты и разволновалась! У них, лапушка, свое дело, у нас с тобой свое.

— Вот это и страшно, Марья Ивановна, что у них свое, а у нас свое. Как жить с человеком если нет общих интересов с ним? И вообще я чувствую себя словно под стеклянным колпаком. От всего мира отрезана… Сначала занялась квартирой, уютом и как будто забылась, а теперь… Нет, не могу я так жить!

— Ну, начала философию разводить! Философия, она, касаточка, до добра не доводит. Не думай ни о чем и спокойно делай свое дело, лучше будет.

Словно показывая, в чем именно состоит это свое дело, Марья Ивановна снова принялась энергично раскатывать лапшу. Она ударяла по тесту ладонью, немного поворачивала на клеенчатой скатерти, присыпанной мукой, утончавшуюся лепешку и прокатывала по ней скалкой.

Некоторое время Тамара наблюдала за ее движениями, думая о своем.

— Нет, не могу я так! — убежденно заявила она.

Тонкая в талии, большеглазая, в желтой косынке, из-под которой выбивались иссиня-черные завитушки, она похожа была на рассерженную осу, готовую ужалить добрейшую Марью Ивановну. Та даже отступила на шаг со своей скалкой.

— Да что ты взъярилась, милая? Чего тебе надо-то, я никак не пойму… Домашнее хозяйство, лапушка, оно испокон веков было и останется. А другим делом тут у нас не займешься. Может, нам с тобой, лапушка, солдат обучать? Ать-два, ать-два?

Тамара невольно улыбнулась, а верхняя губа ее, над которой темнел нежный бархатистый пушок, нервно вздрагивала.

— А все-таки я своему феодалу устрою концерт, — сдержанно пообещала она. — Я покажу ему, на каком языке надо разговаривать с женой!

К исполнению этого обещания она приступила в тот же день, когда «феодал» пришел обедать. Она внутренне подготовила себя к чему-то, похожему на семейную драму, но драмы не получилось. Большими, ласковыми ладонями Алексей прикоснулся к щекам Тамары, нежно притянул к себе ее лицо.

— Зачем же ты скандалишь, Томка?

— Не хочу, пусти меня, — слабо сопротивлялась она, — понимаешь, не хо-чу!

— Чего ты не хочешь, бунтарка моя кареглазая?

— Прислугой не хочу быть — вот чего!

Словно ударили по рукам Алексея. Они сразу ослабли, отпустили Тамару. Заложив руки за спину, он, задумавшись, подошел к распахнутому настежь окну. Вот оно, начинается то, чего он так боялся! Что возразить жене? Ведь она права…

За окном сквозь зелень хвои и молодой листвы была видна казарма, правее, на бугре, топорщила крылья антенна радиолокатора. Там, за окном, напряженная жизнь, люди, с которыми его кровно связывает служба. А что остается Тамаре? Керогаз и корыто?

— Что же делать, Тома?

— Не знаю, Алеша… Я хочу работать, чем-то быть полезной не только лично тебе, но… Ты меня понимаешь?

— Понимаю. Но в школах сейчас кончается учебный год. Надо ждать осени.

— Было бы чего ждать! Знаешь что, Алеша, хорошо бы устроиться учительницей здесь, в соседнем колхозе.

— Но ты хотела в среднюю школу…

— Пойду и в семилетку, даже лучше для практики. А через год-два, глядишь, она будет средней. Сейчас там старая учительница, говорят, оставляет работу.

— Вот и прекрасно! Поезжай в районо, выясни. Тебе все равно в Долгово надо, — возможно, учетная карточка в райкоме получена.

— Поеду! Только ты, Алеша, проводи меня. Тебе тоже не мешает познакомиться с районным начальством.

— Хорошо, поедем! Доложу майору и поедем.

Лыков не возражал, чтобы Званцев поехал к «районному начальству», но предупредил: