Мы — военные - [104]

— Лады! — за себя и за подругу поспешно ответила Ленка.

И тут Нина до боли в сердце отчетливо представила себя стоящей на краю пропасти. Еще шаг, может быть, полшага — и полетишь в тартарары… Вот она, «красивая» жизнь! Дошла до ручки Нина Васильевна Захарчук, жена офицера! А Григорий там своим делом занимается, солдат обучает… И не вспоминает небось про свою беспутную жену, черномазый! Ему, видите ли, не важно, что она пропадает тут, как уголовница какая. Умереть можно… А Закману, видно, опасно стало самолетом отправлять чемоданы с наворованным хромом и замшей. «Прогуляйтесь до Москвы, Ленусенька с Нинусенькой…» Нет уж, спасибо. Хватит!

Ничего не говоря, Нина поднялась и начала торопливо собирать и сортировать свое барахлишко. Собственные вещи она как попало, комом засовывала в чемодан, а подаренные Борисом Львовичем кидала ему чуть ли не в лицо.

— На, возьми, подавись! За тряпки хотел купить… Ах ты, паразит! На, возьми, на!..

Закман и Ленка сначала просто оцепенели от неожиданности. Потом все же пришли в себя.

— Ты что это, дура ненормальная?! — истошно заверещала Ленка. — Сядь сейчас же, подлая!

Однако Нина будто и не слышала подругу, продолжая свое дело. Борис Львович то расстегивал, то снова застегивал пиджак, исподлобья наблюдая за суматошными движениями маленькой, взбудораженной женщины. Ни слова не проронил Борис Львович, даже не попытался помочь Ленке задержать взбунтовавшуюся Нину. И только когда та ступила на порог, он тяжело опустил на ее плечо волосатую руку.

— Одну минуточку!.. А за пиры и развлечения кто за вас будет расплачиваться, пташечка? Впрочем, я добрый, прощаю. Одно прошу запомнить: мы друг друга не знаем. И вообще… Вам помалкивать выгоднее. Иначе хуже будет… Идите!

Он подтолкнул ее через порог и захлопнул дверь. В сознании Нины, словно на фотопленке, так и запечатлелись злые кабаньи глазки Бориса Львовича, его отвисшая нижняя губа и хищный золотой зуб, торчащий изо рта.

Серафима Васильевна не удивилась, когда ее младшая сестра, похожая на побитую собачонку, пожаловала к ней. Оказывается, она уже знала, что Нинка снова сбежала от Григория, что обитает она где-то здесь, в Риге, появляется в ресторанах с какими-то подозрительными типами. Намеревалась встретиться с нею, поговорить по душам, да все как-то не удавалось. И вот она — добро пожаловать! — явилась собственной персоной.

— Нагулялась? — спросила Серафима Васильевна. Укор и обида, жалость и любовь — все было вложено старшей сестрой в этот вопрос.

Нина не ответила. Как и полагается в таких случаях, она, не раздеваясь, опустилась на краешек табуретки, упала головой на столик и зарыдала. Зная по опыту, что успокаивать ее бесполезно, Серафима Васильевна и не стала делать этого. Она лишь тихонько вздыхала.

Старшей сестре Нина исповедалась во всех своих грехах без утайки. Поругала Сима младшую, постыдила, а потом и сама вдруг всплакнула.

— В кого ты, Нинка, уродилась у нас такая забубенная!..

И так захотелось Нине снова в Малые Сосенки, к Григорию, к настоящим друзьям, отвергнутым ею, — так захотелось, что сердце сжалось тоскливой болью.

Утром, угадывая мысли сестры, Серафима Васильевна спросила:

— Чем теперь заниматься-то думаешь?

— Не знаю…

— Может, снова туда?

— Куда? — испугалась Нина, подумав о Закмане, Ленке Моховой и всей их теплой компании.

Но Серафима Васильевна имела в виду другое. Она пошевелила в воздухе пальцами:

— В Крым-пески, туманны горы.

— Туда мне дорога заказана.

— Почему так?

— Потому… Меня там небось анафеме предали.

— Значит, не поедешь?

— Нет.

— Как жить будешь?

— Работать поступлю.

Она тихонько прислонилась лбом к плечу сестры и сказала каким-то незнакомым, жалобным голосом:

— Не гони меня, Сима, дай оглядеться, одуматься, в себя прийти.

Она поступила работать учетчицей в трест по очистке города. Считала рейсы грузовиков, отвозивших снег из-под конвейера снегоочистительной машины, ругалась, не боясь соленого словца, с шоферами, слыла черт-девкой.

Наконец Нина не выдержала. Села в автобус и, не предупредив Симу, удрала в Малые Сосенки. Не жить, нет! Она была твердо убеждена, что все мосты для ее возвращения туда сожжены. Ей хотелось просто посмотреть на военный городок — каков-то он зимою? Смутно надеялась на то, что удастся хоть бы издали увидеть Григория.

И вот как неожиданно все обернулось. Они с Григорием вместе, в одной комнате, но как далеки друг от друга!

— Уезжать прикажешь обратно? — наконец спрашивает она.

— И без приказа уедешь. Гуляла долго, погуляй еще.

— Гонишь?

— Понимай как хочешь.

— Ну и шут с тобой! Подумаешь, испугал… Не пропаду, не беспокойся! — Нина вскакивает с места, начинает бестолково бегать по комнате. — Сам приедешь звать! Приедешь! А может, Томку пришлешь? Да?

Кивком головы Григорий откидывает назад черные волосы. Миролюбиво произносит:

— Послушай, Нина, я не стану с тобой браниться. Хочешь, провожу до автобусной остановки?

— Иди-ка ты со своим провожанием!..

— Как угодно.

Захарчук надел шапку и, не оглянувшись, перешагнул порог. Через минуту вернулась Марья Ивановна.

— Помирились?

— Помирились, — сказала Нина. Злые слезы стояли в ее глазах. — Вы с Томкой привели меня сюда, вы и отсюда ведите. До автобусной остановки.