Мы вдвоем - [58]

— Я Йонатан, отец ребенка, очень приятно.

— Замечательно, Йонатан, да благословит вас Господь, — обрадовался моѓель. — Ваш тесть всю неделю со мной общался, такой приятный человек. Прежде чем начнется суматоха, хочу задать несколько вопросов в помощь и мне, и вам. Так вот, во-первых, знаете ли вы благословения, что именно надо говорить?

Йонатан кивнул.

— Прекрасно, — улыбнулся энергичный моѓель, чьи широкие пейсы были заткнуты за уши. — Во-вторых, среди молодых отцов в ешивах нынче распространилась мода делать обрезание самостоятельно. Все вдруг обнаружили мнения автора «Ор заруа»[179] и Роша[180], которые пишут, что отец обязан сам обрезать сына. Вы хотите самостоятельно обрезать своего сына или доверяете мне роль вашего представителя?

От одной только мысли, что через несколько минут ему придется занести над своим младенцем нож, Йонатан побледнел, сделал рукой отрицательный жест и с перепуганным видом произнес:

— Мы здесь простые обыватели, не аврехи.

— Вот и хорошо, — с улыбкой отвечал моѓель. — Лучше дать специалисту делать свое дело, а отец пусть делает свое. И последнее, цадик, и я вас отпущу за младенцем — у вас есть почетный список, кто сандак, кому достанется честь благословлять, а кто кватер?[181]

— Вот теперь вы задаете сложные вопросы, — рассмеялся Йонатан. — Об этом мне нужно спросить жену. Пойду-ка домой, скоро вернусь с младенцем и почетным списком.

Алиса уже ждала у входа в дом с малышом в коляске, и Йонатан предложил ей обсудить почетный список.

— Прежде всего, кто сандак? — шепотом спросил он.

— Мой папа, ладно? — попросила Алиса.

— Конечно, отлично. Значит, благословения достанутся моему папе, — ответил Йонатан.

— Здорово. Один-один, вот и все решили, — прыснула она. — Скажи-ка, — неожиданно спросила Алиса по пути в синагогу. — Тебе не кажется, что это ужасный ритуал? Вот мы топаем себе спокойно на обрезание, как на жертвоприношение младенца, который только что из меня вышел. Смотри, какой он маленький.

Йонатан ответил:

— Честно говоря, это и меня пугает, но похоже, что только так можно посвятить ребенка в еврейскую тайну. Стать причастным к этой тайне непросто и даже болезненно.

— И ты не боишься взять его в руки и передать моѓелю? — спросила Алиса со скрытой дрожью в голосе.

— Умираю от страха, — признался Йонатан. — А еще, представь себе, моѓель меня спросил, не хочу ли я сам его обрезать.

Анат, вся в белом, возбужденно подскочила к Алисе и обняла ее со словами:

— Я так волнуюсь. Обрезание — день, когда наказания откладываются, а врата милости открываются. Желаю вам, чтобы этого мальчика, дорогого нашего внучка, всегда сопровождала только милость.

Послышался крик: «Кватер!» — и Йонатан повернулся к теще и, вспомнив ее сердечное объятие накануне, жестом предложил ей отнести дитя туда, где властвовали мужчины. Она медленно прошествовала с малышом, словно десятки раз репетировала этот момент, моѓель произнес нужные стихи, Йонатан проговорил благословения, моѓель уложил младенца на колени отцу Алисы и проделал необходимое.

Ребенок заплакал, а Эммануэль своим скованным голосом, который от слова к слову укреплялся, произнес: «Бог наш и Бог наших отцов» — и голова Йонатана пошла кругом, ему показалось, что у него подкашиваются ноги. Он с настойчивой монотонностью повторял про себя: Ади, Ади, Ади, так его зовут, Йонатан, не ошибись, скажи громко: Ади, вот и все, Ади, и дело сделано. Он вообразил, как голос отца уже бесстрастно выговаривает «Ади, сын Йонатана» и сдержанно продолжает: «Да возрадуется отец сыну своему и мать — плоду своего чрева». Но тут распахивается пропасть тишины, такой нестерпимой тишины, от которой гудит голова, и он слышит, как отец постепенно взбирается по словам «Сохрани этого ребенка для отца его и матери, и да наречется имя его в Израиле» — и все, превратившись в слух, тянутся ближе к Эммануэлю, и сам Йонатан придвигается к нему поближе, и чувствует, как собственное тело предает его, кто-то другой завладевает его голосом, и у него вырывается слабый, трепещущий звук: «Идо, Идо». Тотчас слышится счастливый голос Эммануэля, запечатывающий и подтверждающий: «Идо, сын реб Йонатана и Алисы, да возрадуется отец сыну своему». И юркое адамово яблоко отца вдруг вспрыгнуло вверх, и вена на его шее в секунду посинела и грозилась лопнуть, но отец совладал с собой: «И мать — плоду своего чрева», и Йонатан хотел исправить: «Ади, Ади, сын реб Йонатана и Алисы», зачем он не написал имя на бумажке?

Только потом, во время медленного танца мужчин, которые пели «зара хая ве-каяма»[182], когда моѓель подозвал Йонатана и Алису, вынул изо рта маленького Идо Лехави пропитанную вином марлю и принялся объяснять, как менять ему повязки, Йонатан заметил тяжелый взгляд Алисы. На мгновение он ощутил леденящий, пробирающий до дрожи холод.

Сидя на праздничной трапезе в тесном зале при синагоге, они играли роль взволнованных родителей, тревожась от любого всхлипа младенца, благодаря каждого, кто подходил осыпать их поздравлениями. Только когда они вернулись в дом Бардахов, оставив обе пары родителей наводить порядок в зале, потому что младенца пора было кормить, а это Алиса предпочитала делать дома — только тогда разнеслись ее неизбывные рыдания и вместе с ними вопль: