Мы умели верить - [81]

– Я могу уйти, если хочешь, – сказал он.

– С чего мне этого хотеть?

– Ну, у тебя же ребенок и вообще. Если у меня ВИЧ… Ты понимаешь.

Сесилия взглянула на него обиженно.

– Я не думаю, что ты собираешься заняться сексом с моим сыном, – и добавила быстро. – Шутка!

– Я понял.

– Не вижу, в чем тогда проблема. Я довольно-таки в теме. Я не боюсь допить за тобой апельсиновый сок.

– Спасибо тебе, – сказал Йель. – Не могу поверить, что ты так добра ко мне.

– Слушай, я знаю, какой занозой могу быть. Чтобы выдержать на моей работе, мне, как женщине, приходится выпускать колючки. Но на самом деле ты мне искренне нравишься.

Она подлила ему скотч, и он был этому рад.

– У меня давно уже не было такого дня, – сказал он, – который разрубает жизнь надвое. То есть вот у меня заусенец на пальце, он был и вчера. Это тот же заусенец, а я совершенно другой человек

Скотч развязывал ему язык. Он не совсем понимал, почему доверяет Сесилии, но доверял. Все, что их связывало, это взаимная неловкость. Что ж, разве не на этом основана дружба в студенческих братствах? Если ребята хорошенько заблюют друг друга пивом, то они – кореша навек.

– У меня бывали такие дни, – сказала Сесилия. – Не настолько плохие, но дни-до и дни-после, – Йель не знал подробностей развода Сесилии, но верил, что она понимает, о чем говорит. – Смена обстановки – это даже хорошо. Чтобы все вокруг не напоминало о прошлом. Ну, знаешь, если бы ушел он…

– Точно.

– Тогда бы ты остался среди его вещей.

Это Чарли был окружен вещами Йеля. Чарли сидел на кровати, на которой они спали, и рядом была подушка Йеля, а в шкафу одежда Йеля. Но Йель не чувствовал к нему жалости, только удовлетворение. Пусть он помучается. Пусть ненавидит себя, публикуя лицемерные статьи о важности предохранения. Но Йель не позволял себе подумать: пусть он болеет. Конечно, он этого не хотел. Может, ему хотелось, чтобы Чарли помучился, пока врачи не возьмут свои слова назад и не скажут, что его диагноз был ошибкой. Он бы хотел, чтобы Чарли попереживал полгода, пока ученые внезапно не объявят о лекарстве.

– Эта болезнь, – сказал он Сесилии, – возвеличила все наши ошибки. Какие-то глупости, которые ты делал в девятнадцать, просто забыв об осторожности. А теперь получается, что это самый важный день в твоей жизни. То есть мы с Чарли могли бы пережить это, если бы он просто изменил мне. Я бы, может, даже не узнал. Или мы бы поругались и помирились. Но у нас взорвалась атомная бомба. И этого не исправишь.

– Он ведь, наверно, нуждается в тебе, – сказала она тихо. – То есть, когда он заболеет, ты не думаешь, что это может изменить положение вещей?

– Я могу заболеть раньше него. Эта хрень развивается непредсказуемо. И если я окажусь первым, я не уверен, что он тот человек, чью руку мне захочется держать.

– Логично.

Он не был в этом уверен, пока не высказал вслух.

– Можешь оставаться, сколько тебе нужно, – сказала Сесилия. – Несколько дней, недель. Курту пойдет на пользу мужское присутствие. Бог свидетель, от его отца проку нет.

Прежде чем ложиться спать, он позвонил домой. Первые пять раз никто не отвечал. На шестой ответила Тереза.

– Уверена, тебе много всего хочется сказать, Йель, – сказала она, – но, если ты звонишь не затем, чтобы все уладить, это не подходящий день.

– Да? А мне как-то кажется, подходящий.

Но у него заплетался язык.

– Сегодня и так был тяжелый день, и он уже спит.

Йель переживал, что, если он будет ждать, его гнев уляжется. Ему нужно было наорать на Чарли сейчас, а не когда он успокоится и все взвесит. Только он не успокаивался. Каждые несколько минут это накрывало его с новой силой. Каждые несколько минут у него поднималось давление.

На следующий день, в субботу, Йель пошел в кино. Он посмотрел «Шпионов как мы» и «Из Африки»[89], но они не настолько увлекли его, как он надеялся. Его больше интересовали люди в кинозале, парочки, и подростки, и одинокие киноманы, у которых были совершенно нормальные дни. У него самого были тысячи нормальных дней. Теперь же это казалось чем-то совершенно странным – прожить нормальный день. Ходить по улицам, не обращая ни на что внимания, просто являясь частью мира. Это казалось полнейшей нелепостью для кого бы то ни было, проживать нормальные дни.

В тот вечер он сыграл в морской бой с Куртом и настоял на мытье посуды. Пока он был занят этим, Сесилия сказала:

– Хочешь, я позвоню моему другу Эндрю? Это с ним и его парнем я пошла на мероприятие «Говарда Брауна». Он потерял любовника и теперь он психотерапевт.

– Спасибо. Я не готов.

Йель знал двух Эндрю и думал, не один ли это из них. Разве Эндрю Парр не потерял кого-то? ЛГБТ-сообщество Чикаго всегда было немногочисленным, а теперь они потеряли больше сотни мужчин. И кто знал, скольких они еще потеряют в этом году. Скоро во всем городе будет лишь один гей по имени Эндрю. И фамилия будет не нужна. Даже сейчас вероятность, что Эндрю Сесилии знал Чарли, была высока.

– Не могу привести мысли в порядок, – сказал Йель. – Чувство такое, словно… словно моя голова залита маслом и уксусом, и кто-то все это взболтал.

Курт, рисовавший за столом модель аэроплана, сказал: