Мы умели верить - [123]

Эшер пообещал им, что пицца уже в пути, встал перед телеком и начал говорить о жилом фонде сообщества, о заначках для людей, которым нечем платить за жилье из-за болезни. Кто-то спросил Эшера, может ли он гарантировать, что эти деньги останутся в гей-сообществе, и Эшер сказал:

– Нет, черт возьми – вы шутите? Эта болезнь не только наша.

За этим последовали громкие обсуждения. Всякий раз, как Эшер возмущался, у него между глаз пролегали до того глубокие параллельные морщины, что они казались вытравленными.

Теперь Йель был волен вожделеть Эшера, волен не только предаваться мечтам, но и строить реальные планы. Он мог бы остаться допоздна, помочь Эшеру прибраться, положить руку ему на плечо… Но Йель никогда не делал первый шаг. Ни разу в жизни, даже во хмелю. И он сомневался, что Эшер заметит его интерес, если только он в буквальном смысле не схватит его за член.

Кроме того, лишние драмы были ему сейчас совсем ни к чему. Ему требовалось немного приятного однообразия, несколько месяцев, чтобы кто-нибудь мог спросить его, что у него нового, а он бы ответил: «Ничего особенного, живу потихоньку».

Он не мог за один вечер и пожертвовать работой, и рискнуть быть отвергнутым.

Но нет, в галерее с утра все наладится. Передача имущества была бесспорной, Герберт Сноу заверил его в этом. Все должно быть окей.

Рафаэль, главный редактор Чарли, ерзал по полу все ближе к Йелю, пока не оказался прямо за ним.

– Пипец вечеринка, – прошептал он.

Едва войдя в квартиру, Йель с тревогой оглядел толпу, пусть даже Эшер, приглашая его, пообещал, что Чарли там не будет. Йель понимал, что избегать встречи с самым вездесущим геем Чикаго – задача не из легких, но он намеревался не видеться с ним, пока все не остынет, не зарубцуется. К подоконнику привалился Тедди со своим другом Катсу. Йель еще не говорил с Тедди этим вечером и вряд ли станет. Тедди с Катсу были совершенно одного размера, и Йель щурился на них, пока они не стали неразличимыми силуэтами. Катсу поднял руку, и когда Эшер прокричал, перекрывая общий гвалт, что слушает его, Катсу сказал:

– Для тех из нас, кто с этим живет…

И Йель с трудом расслышал вопрос – что-то о правах жильцов. Он мог бы догадаться, но точно сказать не мог.

Кто-то задал вопрос об анонимности, и Рафаэль прошептал:

– Я слышал, ты живешь на широкую ногу! Когда ты позовешь нас, плебеев, на вечеринку?

Рафаэль повязал на шею куфию и спрятал в нее подбородок, став похожим на черепашку.

– Я там ненадолго, – сказал Йель.

Хотя он все сильнее обживал это место, маленькую капсулу высоко над городом, тем временем как здесь, внизу, продолжалась всеобщая драма и страдания.

Через минуту Рафаэль снова зашептал:

– Чарли совсем слетел с катушек. Все в офисе такие: О боже мой, верните Йеля. Он всегда был таким чудилой? Просто ты типа все это принимал на себя?

– У него сейчас непростой период, – сказал Йель.

– То есть это просто атас. Тебе приходилось насильно кормить его? Мы уже оставляем перекусы на его столе, чтобы он хоть что-то ел.

Головы всех присутствовавших повернулись разом к двери, и Йель не сомневался, что сейчас увидит Чарли. Кошмар, облегчение, ангел мщения. Но это была Глория из «Во весь голос» – она принесла стопку коробок пиццы и просила всех успокоиться и сидеть на месте, пока она не разложит бумажные тарелки и салфетки.

Окружающая многоголосица смешивалась в ушах Йеля в монотонный гул. Он смотрел, как Эшер говорит, жестикулируя, задевая руками телеантенну. Смотрел, как Катсу и Тедди привалились друг к другу.

– Никто даже не слушает, – сказал Рафаэль. – Все так устали слушать.

Утром он увидел на своем рабочем столе букет желтых георгинов от Сесилии. Записка гласила: «Я никогда не смогу отблагодарить тебя».

Но не успел он сесть, как появился Билл. Он принес Йелю кофе, хотя у него уже стояла чашка.

– Кажется, наш друг, – сказал Билл, – обожает командовать, – он сделал паузу, ожидая, чтобы Йель спросил, о чем он, но Йелю не хотелось ни во что играть, и в итоге Билл откашлялся и продолжил. – Он был у ректора, что… Не знаю, к чему все это приведет. Не знаю. Он обзванивает членов совета. Не нашего совета, а университетского. А тем временем Фрэнк, сын Норы, предпринимает какие-то правовые шаги. Не знаю, намерен ли он выставить нам иск по всей форме или что, но Сноу хочет тебе что-то сказать.

– Он совершенно зря теряет время, – сказал Йель.

– Да. Да, – Билл посмотрел мимо Йеля, в окно. – Но это не очень здорово для галереи. Ты был так благороден, что дал ему визитку и все такое, и я об этом жалею. Ты знаешь, я хотел взять вину на себя.

– Это я накосячил, – сказал Йель.

Вообще-то, всю прошлую ночь он ворочался без сна, пытаясь понять, зачем он это сделал. Конечно же, ради Сесилии. Но, возможно, это было также неким самобичеванием, способом наказать себя, но за что? Что ж, за все. За то, что валял дурака с Романом. За то, что забрал эти картины у Дэбры и, может, даже Фионы. За то, что ушел от Чарли. За то, что остался здоровым. Здесь не требовался гений психоанализа. Как легко он отмахнулся от предложения доктора Ченга о консультации, от его предупреждения быть осторожней – и вот, пожалуйста. Другая форма безответственного поведения.