Мы совершенно не в себе - [4]

– Не волнуйтесь, шеф, – сказала Харлоу. – Скоро я буду с вами.

– Шеф? – повторила тюремщица.

Харлоу пожала плечами.

– Шеф. Лидер. Идейный вдохновитель, – она одарила меня улыбкой, сияющей, как накатанный лед. – Эль-Капитан.

Быть может, наступит день, когда полицейские и студенты колледжа больше не будут естественными врагами, но я его точно не дождусь. Меня заставили снять часы, ботинки и ремень и босиком пройти в клетку с железными прутьями и липким полом. Женщина, забравшая мои вещи, была грубее некуда. В воздухе висела крепкая вонь: смесь пива, покупной лазаньи, спрея от насекомых и мочи.

Прутья клетки доходили до самого потолка. Я проверила на всякий случай, потому что для девочки я отлично лазаю. Еще больше ламп дневного света, еще громче жужжание; одна из ламп мигала, и в камере то светлело, то темнело, как будто дни пробегали чередой. Доброе утро, спокойной ночи, доброе утро, спокойной ночи. Хоть бы мне ботинки оставили.

Мое обиталище уже делили две женщины. Одна сидела на единственном голом матрасе. Молоденькая, чернокожая, хрупкая и пьяная.

– Мне нужен врач. – Она показала локоть: узкий порез медленно кровоточил, меняя цвет от красного до пурпурного в мигающем свете, – и закричала так внезапно, что я вздрогнула: – Мне нужна помощь! Почему мне никто не помогает?

Никто, и я в том числе, не отозвался, и она замолчала.

Вторая женщина, белая, средних лет, была нервная и худая как спичка, с густыми обесцвеченными волосами, в костюме лососевого цвета, чересчур шикарном для такой обстановки. Она только что въехала задним ходом в полицейскую машину. А всего неделю назад, по ее собственным словам, была арестована за кражу тортилий и сальсы для вечеринки, которую хотела устроить у себя дома после воскресного футбольного матча.

– Как же меня угораздило, – говорила она. – Сплошная непруха.

Наконец меня оформили. Не могу вам сказать, сколько часов прошло, не по чему было следить, но отчаяться я успела намного раньше. Харлоу все сидела перед тюремщицей, покачиваясь на шатком стуле, и под глухой стук его ножек шлифовала свое признание. Ее обвиняли в порче имущества и нарушении общественного порядка. Фигня, сказала мне Харлоу. Она нисколько не волновалась, не должна была волноваться и я. Она позвонила бойфренду, тому самому парню из столовой, который тут же приехал в участок и увез Харлоу еще раньше, чем закончилась волокита с моими бумагами.

Вот как полезно иметь бойфренда, подумала я. И не в первый раз.

Мне предъявили те же самые обвинения, но с одним значительным довеском в виде нападения на офицера, и никто уже не сказал, что это фигня.

К тому времени я убедила себя в том, что единственной моей ошибкой было оказаться в ненужное время в ненужном месте. Я позвонила родителям – а кому еще мне было звонить? – в надежде, что трубку возьмет, как всегда, мама, но она ушла играть в бридж. Мама – скандально известный шулер, удивительно, что еще находятся люди, готовые с ней играть, но такова наркотическая власть бриджа. Через час-другой мама вернется домой, сжимая в руках серебристый клатч, в котором бренчит нечестный выигрыш, и чувствуя себя немножко счастливее обычного. Пока отец не расскажет о моем приключении.

– Ты что, черт возьми, натворила? – спросил он с усталым раздражением, как будто я оторвала его от более важных дел, но чего еще от меня ждать.

– Ничего. Наехала на полицейского в универе.

Волнение сползало с меня, как старая кожа со змеи. Отец часто так на меня действовал. Чем больше он бесился, тем спокойнее и смешнее мне становилось, что, естественно, бесило его еще сильнее. Да и кого бы не взбесило, будем справедливы.

– Чем мельче фигура, тем больше гонору, – сказал отец, моментально найдя способ использовать мой арест в назидательных целях. – Всегда полагал, что звонка из тюрьмы надо ждать от твоего брата.

Я изумилась, ведь о брате упоминали редко. Обычно отец бывал более осмотрителен, особенно когда говорил по домашнему телефону, поскольку считал, что линия прослушивается.

И я не стала говорить очевидного – что брат вполне способен попасть в тюрьму, а может, и попадет однажды, но никогда в жизни не позвонит.

Прямо над телефоном были синей ручкой накорябаны слова: “Голову не забудь”. Совет отличный, но запоздалый для того, кто отсюда звонит. А между прочим, классное название для парикмахерской.

– Не представляю, что дальше делать, – сказал отец. – Объясни мне на милость.

– Пап, я тоже новичок.

– Не тебе острить.

И тут я вдруг так разревелась, что лишилась всех слов. Попыталась заговорить сквозь полувздохи-полувсхлипы, но безуспешно.

– Подозреваю, тебя кто-то втянул, – сказал папа уже другим тоном. – Тобой вечно манипулируют. Ладно, сиди где сидишь, – как будто у меня был выбор! – А я посмотрю, что можно сделать.

Следующей звонила крашеная блондинка.

– Угадай, где я! – сказала она бодрым хриплым голосом, но обнаружила, что ошиблась номером.

Как человек опытный и привыкший все делать по-своему, отец умудрился дозвониться до полицейского, который меня арестовал. У офицера Хэддика тоже были дети, и он отнесся к отцу с полным сочувствием, абсолютно, по мнению отца, справедливым. Скоро они уже называли друг друга Винс и Эрни, обвинение в нападении смягчилось до формулировки “вмешательство в работу полиции”, а потом его и вовсе сняли. На мне остались порча имущества и нарушение общественного порядка, но их тоже сняли, потому что явилась насурьмленная продавщица из столовой и дала показания в мою пользу. Она твердо заявила, что я невиновна и просто оказалась рядом, а стакан разбила явно по случайности.