Мы совершенно не в себе - [3]

Дверь за ним закрылась. На мгновение повисла тишина. Потом девушка повернулась к нам.

– Что уставились, дебилы?

Она подхватила упавший стул – не знаю, то ли швырнуть, то ли поставить на место. Думаю, она и сама не знала.

Явился полицейский кампуса. Он осторожно приблизился ко мне, держа руку на кобуре. Ко мне! Которая стояла над опрокинутыми столом и стулом, по-прежнему держа в руках уцелевший стакан молока и уцелевшую тарелку с недоеденным бутербродом.

– Поставь-ка их, солнышко, – сказал полицейский, – и присядь на минутку.

Поставить куда? И куда сесть? Единственным вертикально стоящим объектом на метры вокруг была я сама.

– Давай поговорим. Рассказывай, что случилось. Пока у тебя нет никаких проблем.

– Да не она, – сказала ему женщина за прилавком.

Крупная, немолодая – сорок или больше, над верхней губой родинка, веки насандалены так, что краска лезет в глаза. Ведете тут себя как хозяева, огрызнулась она однажды, в другой ситуации: я вернула недожаренный бургер. Но вы приходите и уходите. И даже не задумываетесь, что остаюсь-то я.

– Вон та, высокая, – продолжала она, указывая на виновницу.

Но полицейский не обратил внимания. Он сосредоточился на мне, чтобы не пропустить ни одного моего движения.

– Успокаиваемся, – снова произнес он мягко и дружелюбно. – Пока у тебя нет никаких проблем.

Он шагнул вперед, как раз мимо длинноволосой девушки со стулом. Я поймала ее взгляд у него из-за плеча.

– Когда полицейский нужен, нипочем не дождешься, – сказала она мне и улыбнулась.

У нее была приятная улыбка. Большие белые зубы.

– Не будет мира нечестивым!

Она вскинула над головой стул.

– Не будет вам супа.

Она швырнула стул в противоположную от меня и полицейского сторону, к двери. Стул грохнулся спинкой вниз.

Полицейский обернулся посмотреть, в чем дело, и в этот момент я уронила тарелку и вилку. Честное слово, не нарочно. Пальцы левой руки разжались сами собой. Полицейский снова повернулся ко мне.

У меня в руках еще был недопитый стакан, и я приподняла его, как бы тостуя.

– Не надо, – уже гораздо менее дружелюбно проговорил полицейский. – Я с тобой не в игрушки играю. Не испытывай мое терпение.

И я бросила стакан на пол. Он разбился, молоко выплеснулось мне на ботинок и забрызгало носок. Я просто не выдержала и швырнула стакан.

2

Сорок минут спустя я и сучка бешеная на раз-два были закинуты в машину, принадлежавшую полиции округа Йоло (дело становилось слишком серьезным для простоватых полицейских кампуса). Причем в наручниках, которые неожиданно больно резали запястья.

Арест сильно поднял девице настроение.

– Я же сказала ему, что не случайно болтаюсь рядом, – говорила она; ровно то же самое полицейский говорил про меня, только не с торжеством, а с прискорбием. – Так здорово, что ты решила подключиться. Я Харлоу Филдинг. С театрального отделения.

Кто бы мог подумать.

– Первый раз встречаю Харлоу, – сказала я. Имелось в виду имя Харлоу. Фамилию Харлоу я встречала.

– Меня назвали в честь мамы, а ее – в честь Джин Харлоу. Потому что Джин Харлоу была и красивая, и умная, а не потому, что дед был старый развратник. Ни в жизнь. Только, спрашивается, что дали ей ум и красота? Тоже мне, модель для подражания.

О Джин Харлоу я не знала ничего. Вроде бы она играла в “Унесенных ветром”… но я этот фильм не видела и смотреть не собиралась. Та война прошла. Хватит о ней.

– Я Розмари Кук.

– Розмарин для воспоминаний. Класс. Очень, очень приятно познакомиться.

Харлоу просунула руки под попу, а потом под ноги, так что вывернутые запястья в наручниках в конце концов оказались впереди. Если бы я исхитрилась проделать то же самое, мы смогли бы обменяться рукопожатием, на что она, видимо, и рассчитывала, но я так не умела.

Нас привезли в окружную тюрьму, где этот фокус произвел фурор. Несколько полицейских специально пришли посмотреть, как Харлоу послушно складывается и переступает через скованные руки, а потом назад. Их восхищение она приняла с подкупающей скромностью.

– У меня очень длинные руки. Что ни надену, рукава коротки.

Офицера, который арестовал нас, звали Эрни Хэддик. Когда офицер Хэддик снял фуражку, волосы не упали ему на лоб, а остались примяты ровным полукругом, отчего лицо казалось милым и открытым, как смайлик.

Он снял наручники и передал нас округу на оформление. “Надеюсь, художественное”, – прокомментировала Харлоу. По всему было видно, что она в таких делах ветеран.

А я нет. Утреннее чувство дикой свободы давно испарилось, и на его место просочилась то ли грусть, то ли тоска по дому. Что я натворила? И, боже мой, зачем? Над головой, как мухи, жужжали лампы дневного света, накладывая нам тени под глаза, и мы смотрелись старыми, несчастными и с прозеленью.

– Простите, а сколько это займет времени? – спросила я как можно вежливее, сообразив, что пропускаю дневное занятие. История средневековой Европы. Всякие казематы, железные девы, костры.

– Сколько займет, столько займет, – тюремщица взглянула недобрыми зелеными глазами. – Если не надоедать мне вопросами, будет быстрее.

Но слишком поздно. Следующее, что она сделала, – отправила меня в камеру, чтобы я не болтала под руку, пока она оформляет Харлоу.