Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума - [7]

— Но если тетя (не обращение "но если, тетя", а что-то повествовательное, связанное с тетей, типа "но если тетя хорошо готовит"), — в то время, как публика ждет рассказа о тете, голос Шульмана снижается до таинственного шепота и он невнятно бормочет:

— Мы сумели жить в России, — голос артиста крепнет, в нем появляется комсомольский задор, и он выкрикивает лозунг.

— То здесь мы — тетя! (что значит: "здесь мы — тетя?" — недоумевает зритель. "Вы что, оба — тетя? Ну, она и там и здесь тетя, а ты?")

— Тоже. (Точка, утвердительно) — стоит на своем Шульман. И через паузу:

— Проживем?

Такая вот актерская работа.

Подразумевается, что Шульман — еврейская фамилия, но я не сомневаюсь, что это псевдоним: на его фоне Симон Петлюра выглядит, как благообразный патриархальный местечковый еврей.

После смерти знаменитого импресарио Сола Юрека Шульман решил взять дело в свои руки, но, в отличие от Юрека, его страшно раздражала необходимость платить артистам какие-то деньги, и он всеми силами пытался этого избежать. Крайне не любил артистов, которых ему не удавалось обмануть; так, в частности, бесконечно говорил гадости о Володе Высоцком, который, будучи предупрежден, потребовал платить ему перед выходом на сцену за каждый концерт, а не после окончания гастролей. Вскоре после моего приезда Шульман мне позвонил и предложил гастроли — 80 долларов за концерт плюс питание. Подмывало спросить: Ты что, охуел?", но я ограничился тем, что сказал: "Сорри, но я не ем джанк и плачу рабочему сцены не 80, а 200 долларов". Шульман тут же начал заниматься мелкими гадостями, мешал мне организовывать концерты, выкупал зал и т.д. Впоследствии я все же поехал с Шульманом в Израиль — очень хотелось посмотреть страну, а никаких связей у меня там не было — и это оказалось крупнейшей ошибкой: помимо того, что я фраернулся с деньгами, у меня еще украли весь реквизит. За реквизит отвечал Шульман, но... Шульман говорил, что он закончил две консерватории (мало того, что это невозможно — с дипломом одной консерватории во второй просто не примут документы, но зачем?) — московскую и свердловскую, однако, когда я ему дал ноты куплетов Бубы Касторского, он их положил в сторону и сказал: «Лучше напой — я слухач». На самом деле нотный стан у Шульмана ассоциируется с местом, куда кладут ноты, а гармония – с саратовской гармошкой. Администратор Павел Леонидов посвятил Шульману эпиграмму:

Виктор Шульман миллион

Сгреб. Живет на взморье

Потому что кончил он

В две консерватории

Когда я был в Москве, очаровательная женщина и великолепная актриса Аросева позвонила мне и спросила, имеет ли смысл связываться с Виктором Шульманом для проведения концертов.

- Несомненно, — ответил я. — Если хочешь покончить жизнь самоубийством, но не хватает силы воли. Еще ни один артист живым из поездок с Шульманом не возвращался.

Я долгое время ничего не слышал о Шульмане, и недавно в среде творческой эмиграции разнеслась радостная весть: Шульман привез на гастроли цирк, но гастроли сорвались, т.к. медведь укусил Шульмана за жопу. Увы, радость была преждевременной — как выяснилось, не медведь Шульмана, а Шульман, когда медведь, не желая с ним разговаривать, демонстративно повернулся к Шульману спиной, укусил медведя за жопу, и медведю до сих пор делают уколы от бешенства.

Несколько слов о ностальгии

"Еврейский дух слезой посолен,

душа — хронически болит;

еврей, который всем доволен –

покойник или инвалид".

Игорь Губерман

Я раньше не сомневался, что этой болезнью, ностальгией, страдают только русские. Выяснилось, что здесь, в иммиграции, евреи по ностальгии побили все рекорды. Страдают тупо и раздражают всех окружающих. Помню, еще в Италии, где мы проходили иммиграцию, в Остии около почты стояла группа иммигрантов и обсуждала меру страдания, которую они готовы вытерпеть, чтобы вернуться обратно в Союз: босиком по стеклам, в тюрьму, 10 лет готов отсидеть, но зато на родине...

И это не прошло и месяца, как они уехали. Кто же вас гнал?! Вы же все эти желания могли удовлетворить дома в спокойной обстановке. Встал с утра, походил немножко по стеклам, потом сел в автобус, поехал в одесский аэропорт. Там постоял, сошел с ума от счастья, тебя привезли в больницу, 15 кубиков аминазина в задницу, немного оклемался — опять по стеклам. Ну, а уж насчет тюрьмы — это желание удовлетворялось с гарантией. "Ничто Родину заменить не может. Наш дом там", — бубнят они с угрюмым трагизмом.

Вообще-то Родина — это место, где ты родился. Моя жена Галя страшно тоскует или делает вид, что тоскует, по родине. Галя украинка, родилась и выросла на Украине, там стала балериной, танцевала в киевском театре и т.д., но тоскует она не по родной хате и не по Украине милой, а по Москве. В отличие от Гали, ее мама еще в Москве действительно скучала по родине: "Хата... во дворе шелковица... коза белая... безрогая... Машенька", — мечтательно говорила она, любовно поглаживая бюстик Тараса Григорьевича Шевченко. И я купил ей хату в Лисовичах. Во дворе шелковица. Нашел козу — белую безрогую. И надо же случиться — Машенькой звали. Выдержала Мария Ивановна там ровно год. В один прекрасный день она появилась на пороге нашей московской квартиры налегке, бросив хату и, надо думать, от отвращения оставив там все вещи.