Мы с Витькой - [23]

Прозвучал прощальный гудок. Мы помахали рукой ребятам с нашего двора, оставшимся на берегу, и по каналу потопали сперва в Московское, потом в Рыбинское море. Скоро по Шексне и Мариинской водной системе добрались до Беломорско-Балтийского канала, оставив позади широкие водные просторы Онежского озера. Открывался прямой путь в Белое море.

— Выбрать якорь! Отдать носовую, трави кормовую! — то и дело раздавались на полатях команды.

Экспедиция была в самом разгаре, но тут послышался сердитый бабкин голос:

— Что орете, оглашенные! В ушах от вас ломит!

Мы вынуждены были перейти на шепот, от чего сразу полати превратились в полати, исчезли и канал и живописные берега, волны перестали биться о борт корабля.

— Давай говорить на тарабарском языке, чтобы бабка ничего не понимала, — предложил Витька, — вроде мы ведем иностранный корабль.

— По нашему-то каналу — иностранный? — возразил я.

— А почему? Польский, чешский или румынский… — ответил Витька.

— Пое-хтары, впере-хтары! — согласился я, сразу переходя на иностранную речь.

— Дава-хтары, грузи-хтары топли-хтары! — вдруг приказывает Витька.

— Возьме-хтары топли-хтары в Арха-хтарынгельске-хтары, — не соглашаюсь я, движимый желанием скорее добраться до Белого моря, а самое главное — возмущенный начальственным тоном приятеля.

Витька начинает уверять меня, будто топливо кончается, когда я точно знаю, что у нас еще полон трюм угля. Разгорается шумный спор. Он привлекает внимание бабки. На этот раз она обещает ухватом навести у нас на корабле порядок.

— Вечно ты споришь! — обвиняет меня Витька, хотя виновен прежде всего он сам.

Через пять минут, поругавшись на всю жизнь, мы разошлись по разным углам. Витька около окна продолжает рассматривать карту. Я надеваю ступни и собираюсь идти на улицу.

— Куда это тебя несет? — сурово спрашивает бабка.

— Пойду к деду. Может, чего помочь надо, — отвечаю я и ловлю себя на желании быть похожим на Сеньку, говорить такими же словами, тем же тоном, как и он.

Бабка снимает со стены свою телогрейку и протягивает мне:

— Надень. Холодно, поди, на дворе-то, — говорит она.

Деда нахожу под навесом мельничного сарая. Сидит он прямо на жернове и насекает его при помощи небольшого зубила и молотка. Я долго стою, переминаясь с ноги на ногу, примериваясь, чем могу быть полезен деду. А Никанор Николаевич смотрит на меня и сам предлагает:

— Хошь дело дам?

— Давайте, — охотно соглашаюсь я.

— На, — подает он мне молоток.

Мне показалось, что дед хочет заставить меня насекать жернов, и я сейчас же отказываюсь:

— Да я…

— Возьми и распрямляй гвозди, — перебивает меня дед, показывая рукой на ящик, стоящий у стены мельницы. — Погода установится, надо будет крышу ремонтировать. Лучина у меня есть, а вот гвозди, сам видишь, какие…

Время шло незаметно. Когда, покончив с гвоздями, я выглянул из-под навеса, дождь перестал. Тучи торопливо неслись к востоку.

— Если коту на штаны выкроишь голубого неба, непременно ведро установится, — сказал Никанор Николаевич, задирая голову кверху.

Заметно потеплело. Временами солнечные лучи пробивались через голубые окна в тучах и весело освещали реку, берег. И тогда над рекой поднимались легкие хлопья тумана. Поднимались они и над просыхающими крышами мельничных построек.

И сразу все вокруг будто встрепенулось и повеселело. Звонче запели птицы в прибрежных кустах, заиграла рыба в реке. Ей сейчас было чем поживиться: шальная дождевая вода посмывала с берега червяков и зазевавшихся козявок. Какая-то солидная рыбина тяжело шевельнула воду. А вот там беспечная уклейка вылетела из воды, блеснула, точно лезвие ножа, и опять упала в родную реку. Пошли торопливые волны и пропали. Пара беспокойных трясогузок опустилась на песок недалеко от нашего навеса и, поблескивая черными бусинками глаз, потребовала:

«Пить-пить-пить! Пить-пить-пить!»

— Чего-чего, а питья кругом сколько хотите, — добродушно улыбнулся дед, кивнув трясогузкам головой.

Этого дедова движения оказалось достаточно, чтобы пугливые птички взмыли и полетели на противоположный берег реки, повторяя все ту же настойчивую просьбу: «Пить-пить-пить!»

Меня неудержимо потянуло за этими непоседливыми пичугами. Я посмотрел им вслед и спросил деда:

— Гвозди сделал. Есть еще чего?

Но спросил я так, что дед Никанор сразу все понял:

— Нет, брат, — глянул он на меня с улыбкой, — беги уж…

И я побежал. На секунду залетел домой, сбросил надоевшие ступни, повесил на гвоздь бабкину телогрейку и выскочил на улицу. Витьки нигде не было видно. Я пустился по берегу вниз по реке и, конечно, через минуту нашел своего друга. Он стоял по колени в воде и пытался справиться с длинным толстым бревном.

По неуклюжим движениям друга я понял, что он собирается прокатиться на бревне по реке. Витька забирался на бревно, а оно всякий раз выкручивалось из-под ног. Витька снова становился на бревно, балансировал, отчаянно взмахивая руками, и все же опять срывался в воду.

Хотя мы были в ссоре, трудно было не посоветовать другу.

— Упирайся в дно, — крикнул я и подал Витьке палку.

При помощи палки Витька наконец удержался на бревне. Вот он оттолкнулся и двинулся вперед. На лице приятеля появилась победная улыбка. Но как только он попытался оттолкнуться еще раз, бревно тотчас же закачалось. Витька попробовал сохранить равновесие, оперся на кол, но бревно резко закрутилось в противоположную сторону. Витька взмахнул руками и плюхнулся в воду.