Мы не сеем колючек - [68]

Но хозяйкин дружок не давал прохода Сейиде. То игриво обнимет за плечи, то подстережет на темной лестнице. Всякий раз она зло вырывалась и спешила убежать, пока никто не видел.

— Отцепись, бесстыжий ты человек! Тебе-то ничего не будет, а меня выгонят!

Абу Зейд как ни в чем не бывало спускался в кофейню и садился играть в нарды или курить кальян.

Вздорный характер Тавхиды тоже успел раскрыться во всей полноте: бандерша была вспыльчивой, но быстро отходила, она любила пожаловаться на судьбу, на свою доверчивость, однако вела дела жестко и расчетливо. Впрочем, ее нельзя было назвать и скупой, она по-своему заботилась о девушках, с пониманием относилась к их маленьким слабостям и не жалела расходов, когда этого требовала репутация заведения. Школьники и солдаты, чиновники и торговцы, холостые и женатые — кто только не входил в распахнутую дверь дома Тавхиды.

Встретила Сейида здесь и своего соблазнителя. Как-то вечером в ее комнату громко постучали, она открыла — перед ней стоял Аббас. Он нисколько не изменился, только над верхней губой появились тоненькие рыжеватые усики, казавшиеся такими же грязноватыми и неухоженными, как и его маленькая, черепашья головка. Оба застыли от изумления.

— Сейида?!

— Аббас?!

— Вот так встреча! Ты что здесь делаешь?

— А что здесь делают, господин Аббас? — насмешливо спросила Сейида-Наргис.

— Ты все так же остра на язык! — с облегчением засмеялся Аббас. — И то правда — с твоей красотой грех заниматься чем-нибудь другим. Я это всегда говорил!

— И сейчас зашел поговорить?

— А что — выгонишь?

— Раньше надо было бы гнать… Когда ты только приставать начинал…

— Может, все-таки пройдем в комнату?

— А деньги у тебя есть?

— Талоны.

— Что за талоны?

— Не попадались еще? Хозяйка ваша завела книжечки для постоянных клиентов. И нам скидка, и ей выгода — тут уж все деньги ее, не утаишь!

Проходившие по коридору Тахия и Рора узнали завсегдатая и затараторили:

— И не стыдно тебе, Аббас? Где ты пропадал столько времени? Совсем нас забыл!

— Что поделаешь — дела, дела!

— И о нас надо побеспокоиться, миленький, — ответила Тахия и, лукаво посмотрев на стоящую в дверях Сейиду, весело продолжала: — Нашел же ты время познакомиться с Наргис!

— Она стоит того. Разве нет? Ишь какая пава!

— Оставь, Аббас, свои насмешки, — сказала Сейида, которой начала надоедать глупая болтовня.

— Ты обиделась, Сейида? Прости — Наргис…

— Вы и раньше были знакомы? — вновь оживилась Тахия.

— Мы с детства друзья… — Аббас демонстративно обнял Сейиду за талию. — Вот и довелось свидеться.

— Ну, не будем мешать вашим воспоминаниям! — засмеялись девушки и, многозначительно переглянувшись, удалились.

— Поведай же, что тебя сюда привело? — спросил Аббас, когда они остались одни.

— Что-то не хочется… Лучше ты расскажи, что нового дома.

— Мать приказала долго жить!

— Давно?

— Два года назад…

Они помолчали.

Вот и Умм Аббас со всей ее ненавистью к людям, злобой и жестокостью ушла в небытие… Как и отец, как и господин Мухаммед… Такова судьба всех живущих — после утомительного, безрадостного пути они наконец-то находят вечное спокойствие. А тебе, Сейида, долго ли еще продираться сквозь джунгли человеческих отношений, сквозь бесчисленные шипы, которые безжалостно изранят твою душу и тело? Да, мы не сеем колючек, но мир полон жестоких, ядовитых терний. И приходится шагать через эти чудовищные заросли. Будто к цели какой-то… Будто заранее не известно, чем все это завершится!.. Умерла Умм Аббас… Сколько раз Сейида желала ей смерти, да еще какой мучительной и жестокой. И все же при известии о ее кончине что-то защемило в груди.

— А как отец?

— Ничего, все по-прежнему. Ты ведь хорошо его знаешь. — Аббас состроил грозную мину и передразнил отца: — Шалопай! Ни миллима не дам!

— А почему бы тебе и вправду не заняться чем-нибудь?

— Чем прикажешь?

— Выбери, что тебе по нраву.

— От зари до зари сидеть в типографии? Чего ради?

— Чтобы зарабатывать и тратить по своему усмотрению.

— То есть на жизнь? Как раз для жизни-то времени и не останется! Домой придется приходить поздно, вконец измочаленным, вставать с рассветом… Хватит того, что отец днем и ночью пропадает в типографии… Для него больше ничего не существует.

— Что ж, человек нашел свое дело.

— А вот я ненавижу типографию!

— Ты не изменился нисколько, Аббас. Все такой же лентяй. И как у такого трудолюбивого отца эдакий сын народился! Я до сих пор помню его слова: человек должен любить свою работу, только тогда можно назвать его счастливым.

— А ты, Сейида, любишь свою работу?

— Что обо мне говорить… — горько покачала головой Сейида.

— Вот видишь! — воспрянул Аббас.

— У меня выбора не было.

— Тебе здесь не нравится?

«Обольстительная Наргис» понурила голову, не зная, что и ответить…

И вправду, Сейида, ты пыталась относиться к своему теперешнему занятию, как к работе, но удалось ли это? Тебе казалось, что ты можешь распоряжаться своим телом, как мельник жерновами или извозчик каретой. Ведь душу-то это не затрагивает… Но ты ошибалась! Рабство плоти угнетает и душу, заковывая ее в колодки приниженности и презрения к себе. Разве деньги способны скрасить это щемящее тоскливое чувство?! Женщине необходимо, чтобы ее уважали, одобряли, поддерживали, чтобы ею восхищались, наконец! Ей нужна человеческая ласка, нежность, неподдельные, искренние порывы… Ты пожертвовала всем этим, Сейида, ради надежды на независимость, самостоятельность, свободу распоряжаться собой. Призрачные надежды! Они рассеялись, как обманчивые сны с наступлением утра, и радужные обрывки этих ночных видений всплывают в полудреме дразнящими, неуловимыми миражами… Но что же делать? Остается стряхнуть с себя сон и приниматься за тяжкий будничный труд. Может, потом, под вечер, Аллах дарует час тихого отдыха… Да, Сейида, в ближайшие годы тебе надеяться не на что, но, если ты будешь разумна и бережлива, если не позволишь обмануть себя какому-нибудь другому Алляму, и твой предзакатный час окутает душу теплой шалью усталого успокоения.